Бремя чисел

Или, быть может, это своего рода одиссея, которая внезапно обрывается, и герой так и не возвращается домой?

Лоран Пал задумывается: если Энтони Верден жив и случись им снова встретиться, что скажет бывший пациент? Обвинит ли его в том, что профессор покорежил ему жизнь? Крайне сомнительно. В конце концов, Энтони был там. Он знал, что случилось и почему.

А что же я скажу ему? — думает Пал. Извинюсь перед ним?

Разумеется, профессору есть, о чем сожалеть. Безусловно, ему есть, о чем сожалеть. Он давно уже стар.

Что же я скажу? Подобно мальчишке с засохшей ссадиной на коленке, профессор Пал не может удержаться и понемногу отколупывает и отдирает свою болячку. Он берет в руки книгу и с отрепетированной легкостью и тяжелым сердцем берется за пятую главу. Там Мириам пишет следующее:

К концу Второй мировой войны военно-медицинский персонал проходил обучение азам электрошоковой терапии — первоначально считавшейся паллиативом в деле лечения шизофрении — в качестве составной части общей медицинской подготовки.

Соответствующим образом осенью 1939 года философское общество отправило письма итальянским ученым Черлетти и Бини с приглашением представить на свое усмотрение работу на тему «Умственная отсталость и искусство» для участия в открытой программе. Тяготы войны помешали итальянцам принять это приглашение.

Тем не менее несколько позднее общество приняло под свое крыло некоторых малоизвестных пропагандистов электрошоковой терапии.

Вот же засранка. Безмозглая старая блядища. Он всегда терпеть не мог эту выскочку. Его едва ли не наизнанку выворачивало от ее вонючих сигарет, его тошнило от ее ужасных белых блузок с синей отделкой — ни дать ни взять матросский костюмчик, только недетских размеров.

Малоизвестные. Ну хорошо, пусть имя Лорана Пала в энциклопедических статьях стоит и не на первом месте. Но что из этого следует?

Он закрывает книгу и швыряет ее на стол.

Он думает: она еще всех нас переживет.

С улицы доносится гудок такси. Тяготы войны помешали им. Да как она смеет писать подобную чушь?

Пал спускается по лестнице вниз, в холл. Никаких лифтов или эскалаторов он не признает — в свои восемьдесят с лишним не хочется рисковать. Стоит раз пожалеть себя, как потом ноги откажут совсем. На полпути к такси профессор неожиданно чувствует в районе бедра легкую судорогу. Боже, что это такое?.. Неужели конец? Он представляет себе, как внутри вены вдребезги разлетается тромб, как эти осколки наперегонки несутся к сердцу, к мозгу…

Но это всего лишь мобильник, который он перед утренней встречей поставил на виброзвонок, а потом забыл переключить. Чертыхаясь себе под нос, профессор достает из брючного кармана серебристое чудо техники. Черт, проклятая штуковина едва не отправила его на тот свет.

— Алло? — произносит он в трубку.

Господи, откуда все это на его голову! Статьи в научных журналах, дипломные работы в Интернете, телефонные звонки от «независимых исследователей», встреча с репортером из «Нью сайентист» просто ради того, чтобы «отделить зерна от плевел», — помнится, тот ублюдок так и буравил его взглядом…

Впрочем, разве нет в этом чего-то такого противоестественного? То, что не кто-то другой, а именно Мириам Миллер, служительница и хранительница общества, вдруг обрела голос, причем по прошествии стольких лет, наводит на мысль — а Лоран Пал большой поклонник творчества Дюма, как отца, так и сына, — что речь идет о некоей запоздалой мести. Разве нет в том, что она воспользовалась пыльными бумагами общества в своих собственных целях, чего-то предательского?

Как бы там ни было, но неожиданная проба пера Мириам на ниве биографической литературы не сулит бедному Лорану Палу ничего хорошего. Поначалу его забавляло, что ее длинный и нудный опус пользуется у читателей успехом. Несмотря на издержки стиля, «Идеалист» пробудил в нации, которая прощает неудачи с куда большей готовностью, нежели успех, стремление к канонизации своих малочисленных святых.

Такое впечатление, что всем теперь понадобился Энтони Верден, безвестный гений, провозвестник и пророк, чей мозг был самым безжалостным образом изжарен электродами. Это он почти изобрел компьютер, Интернет, «мировую паутину», это он в конце сороковых заложил теоретические принципы виртуальной реальности — на страницах обыкновенных школьных тетрадей, которые никому не давал читать.

Увы, ироничное отношение Пала быстро пошло на убыль. Наблюдать, как эта истерия — повальное увлечение тем, что теоретически могло бы быть, — затягивает в свое болото умы все новых и новых людей, было сродни тому, как смотреть за распространением пятна плесени по потолку.

В ответ на многочисленные вопросы Пал несколько раз основательно прошелся по своим старым заметкам. Он ничего не скрывал. Он открыто обсуждал все, что касалось данного случая, — в той степени, в какой это не шло вразрез с его профессиональными принципами. В конце концов, Энтони Верден еще может быть жив. И его право на частную жизнь следует уважать.

По большому счету никому дела нет до того, чем руководствовался Лоран Пал, когда прописывал лечение. Для людей самое главное, что сейчас такое невозможно. Такого не произойдет ни с ними, ни с их детьми. Людям хочется верить, что медицина стала лучше.

Лучше? Не успели мы втоптать в грязь методы лечения наших отцов, электрошок и всевозможные операции, как начали пичкать амфетаминами школьников! Уж кто бы говорил. Лучше! Это надо же! Как будто медицина способна быть лучше!

И главное, что им ни скажи про медицину, про то, что это такое на самом деле, каково ее место в жизни общества, — им хочется услышать от вас одно: раскаиваетесь ли вы в том, что наделали.

Разумеется, сегодня он не стал бы никого лечить так, как лечил когда-то беднягу Вердена. Но ведь это было давно. Сейчас совсем другое время. Время СПИДа, время порнографии. Неужели это так трудно понять? И простить? Ведь прошлое — это уже прошедший век, и старики — они как беженцы в веке нынешнем. Давайте-ка скажите нам, как попасть туда, откуда мы пришли? Плюйте в нас на улицах, если вам нравится. Бейте ногами по голове. Давайте смелее.

Вежливое покашливание возвращает профессора к действительности. Приятный молодой человек на том конце телефонной линии пробует усмехнуться.

— Может быть, мне стоит позвонить в другой раз?..

Пал пытается проглотить застрявший в горле комок. Господи, что он ему наговорил?! Профессор никогда не делал особых различий между размышлениями вслух и монологом, даже когда был молод. Старость вряд ли изменила его к лучшему.

Сказать по правде, его молодые годы неотступно следуют за ним.

— Я тогда был молод. Можно сказать, юнец. А теперь я стар. Вам это должно быть понятно. Я старый человек, очень-очень старый.

Есть некая ирония судьбы в том, что в свои лучшие годы он пытался добиться известности. Лучший студент в группе? Гарантированное будущее врача в провинциальном городке? Волновали ли его подобные мелочи? Нет, он должен раз и навсегда выбросить их из головы — если хочет добиться большего, если мечтает жить настоящей жизнью, следовать за Черлетти и Вини по всей Европе, то и дело хватая их за пятки, как докучливый щенок…

— Я старый человек!

Жаль, что нельзя прервать разговор по мобильнику, в сердцах швырнув трубку. Он пытался. Вместо этого, покорившись суровой воле цифровых технологий, Пал заставляет свой трясущийся большой палец доползти до красной кнопки. Немного вправо… чуть-чуть влево, теперь вверх… готово.

У Энтони Вердена есть молоток, но нет сил, чтобы им махать. Стоило занести его для удара — кости на пределе, старческие мышцы напряжены, последние остатки сил собраны в кулак, — как инструмент выскальзывает из рук и с грохотом летит по линолеуму через всю кухню.

Едва только дрожь в запястье утихла, Энтони берется за нож и пытается вскрыть им кокос — первая попытка, вторая, третья. Кокос падает с кухонного стола на пол — и остается целехонек.