Юг без признаков севера

— Раз, два три, — командовал я, и мы бросали шпалу на место.

Мужик повязал на голову платок, и кир так и сочился у него из башки, платок уже весь вымок и потемнел. То и дело щепка со шпалы протыкала гнилую рукавицу и возналась мне в ладонь. Обычно боль была бы невыносима, и я бы все давно уже бросил, но усталость притупила мне все чувства, в самом деле притупила их что надо. Когда такое случалось, я лишь злился мне хотелось кого-нибудь убить, но когда я оглядывался, вокруг были только песок, скалы, сухое ярко-желтое солнце, как в духовке, и некуда идти.

Время от времени железнодорожная компания выдирала старые шпалы и заменяла их новыми. А старые оставляла валяться рядом с полотном. Большого вреда от старых шпал-то не было, но железная дорога их повсюду разбрасывала, а Бёркхарт нанимал парней, вроде меня, складывать их в штабели, потом нагребал их в свой грузовик и вез продавать. Наверное, от них было много пользы. На некоторых ранчо их втыкали в землю, обматывали колючей проволокой — и забор готов. Другие применения, я полагаю, тоже существовали. Меня это сильно не интересовало.

Обычная невозможная работа, похожая на остальные: устаешь, хочется бросить, затем устаешь сильнее и забываешь, что хотел бросить, а минуты не шевелятся, живешь вечно в одной-единственной минуте, ни надежды, ни выхода, в западне, бросить — слишком туп, а бросишь — все равно деваться некуда.

— Парнишка, жену я потерял. Такая чудесная женщина была. Все время о ней думаю.

Хорошая баба — самое лучшее, что на земле есть.

— Ага.

— Винца бы еще.

— Нет у нас винца. До вечера подожди.

— Интересно, а пьянчуг кто-нибудь понимает?

— Другие пьянчуги.

— А как ты думаешь, эти занозы от шпал по венам могут до сердца добраться?

— Хрен там; нам никогда не везло.

Подошли два индейца и стали за нами наблюдать. Долго они за нами наблюдали.

Когда мы с мужиком сели на шпалу перекурить, один из индейцев подвалил к нам.

— Вы, парни, все неправильно делаете, — сказал он.

— Это в каком смысле? — спросил я.

— Вы работаете в самый солнцепек. А нужно так: встать утречком пораньше и все сделать, пока еще свежо.

— Ты прав, — сказал я, — спасибо.

Индеец был прав. Я решил, что мы встанем рано. Но нам это так и не удалось.

Мужику постоянно было слишком плохо после вечернего возлияния, и я никогда не мог поднять его вовремя.

— Еще пять минут, — говорил он, — ну пять минуточек еще.

Наконец, однажды старик выдохся. Не мог больше поднять ни единой шпалы. И все время извинялся.

— Да все нормально, Папик.

Мы вернулись в палатку и стали дожидаться вечера. Папик лежал и разглагольствовал. Он говорил о своей бывшей жене. Я слушал про его бывшую жену весь день и весь вечер. Потом приехал Бёркхарт.

— Господи Иисусе, парни, немного же вы сегодня сделали. Думаете, дарами земными проживете?

— С нас хватит, Бёркхарт, — сказал я. — Мы ждем расчета.

— У меня есть хорошая мысль не платить вам, парни.

— Если у тебя бывают хорошие мысли, — сказал я, — то ты заплатишь.

— Прошу вас, мистер Бёркхарт, — сказал старик, — пожалуйста, пожалуйста, мы так сильно работали, как проклятые, честно, мы работали!

— Бёркхарт знает, что мы заканчиваем, — сказал я, — сейчас ему надо только сосчитать штабели — и мне тоже.

— 72 штабеля, — сказал Бёркхарт.

— 90 штабелей, — сказал я.

— 76 штабелей, — сказал Бёркхарт.

— 90 штабелей, — сказал я.

— 80 штабелей, — сказал Бёркхарт.

— Продано, — сказал я.

Бёркхарт достал карандаш и бумажку и вычел с нас за вино и еду, транспорт и проживание. У нас с Папиком получилось по 18 долларов на брата за пять дней работы. Мы взяли деньги. И нас бесплатно довезли до города. Бесплатно? Бёркхарт наебал нас со всех сторон. Но поднять хай мы не могли, поскольку если у тебя нет денег, закон работать перестает.

— Ей-богу, — сказал старик, — я сейчас по-настоящему нажрусь. Я вот прямо сейчас соберусь и надерусь. А ты, парнишка?

— Вряд ли.

Мы зашли в единственный бар в городке, сели, и Папик заказал вина, а я заказал пива. Старик завел про свою бывшую жену снова, и я пересел на другой конец стойки. По лестнице спустилась мексиканская девчонка и подсела ко мне. Почему они всегда спускаются по лестницам, как в кино? Я сам себя даже почувствовал, как в кино, и взял ей пива. Она сказала:

— Меня зовут Шерри, — а я ответил:

— Это не по-мексикански, — и она ответила:

— И не надо, — и я сказал:

— Ты права.

И наверху стоило пять долларов, и она меня подмыла и сначала, и в конце. Она подмывала меня из маленькой белой миски — нарисованные цыплята гонялись на ней друг за другом по всей окружности. Она заработала за десять минут столько же, сколько я за день, если прибавить к нему еще несколько часов. В денежном смысле, как говно определенно, что лучше ходить с пиздой, чем с хуем.

Когда я спустился, старик уже уронил голову на стойку; его торкнуло. В тот день мы ничего не ели, и у него не осталось сил сопротивляться. Рядом с головой лежал доллар с мелочью. В какую-то минуту я подумал было прихватить старика с собой, но я и о себе-то позаботиться не мог. Я вышел наружу. Было прохладно, и я зашагал на север.

Мне было не по себе от того, что я бросил Папика на растерзание стервятникам маленького городка. Потом я подумал: интересно, а жена мужика о нем думает? Я решил, что нет, а если и думает, то едва ли так, как он о ней. Вся земля кишит печальными людьми, которым больно, вроде него. Мне нужно было где-то переспать.

Постель, в которой я оказался с мексиканской девчонкой, была первой за три недели.

За несколько ночей до этого, я обнаружил, что как только холодает, занозы у меня в ладонях начинают пульсировать сильнее. Я ощущал, где воткнулась каждая.

Становилось холодно. Не могу сказать, что я возненавидел мир мужчин и женщин, но некое отвращение отъединяло меня от ремесленников и торговцев, лжецов и любовников, и теперь, много десятков лет спустя, я испытываю то же самое отвращение. Конечно же, это история только одного человека и взгляд на реальность только одного человека. Если вы не закроете эту книжку, может, следующий рассказ покажется вам веселее, я надеюсь.

Маджа Туруп

Пресса освещала это обширно, да и телевидиние тоже, и дамочка должна была написать об этом книгу. Дамочку звали Хестер Эдамс, дважды разведенная, двое детей. Ей было 35, и легко можно было догадаться, что это ее последний шанс. И морщинки уже прорезались, и груди провисали уже некоторое время, лодыжки и икры толстели, и появились признаки живота. Америку хорошо научили, что красота живет только в молодости, особенно у женщин. Но Хестер Эдамс обладала темной красотой досады и грядущей утраты; она ползала по ней, эта грядущая утрата, и придавала ей нечто сексуальное, будто отчаявшаяся и вянущая женщина сидит в баре, полном мужиков. Хестер повертела головой, заметила, что американский самец ей не очень-то поможет, и села в самолет до Южной Америки. Она вступила в джунгли с камерой, портативной машинкой, толстеющими лодыжками и белой кожей, и отхватила себе людоеда, черного людоеда — Маджу Турупа. У Маджи Турупа была привлекательная физиономия. Казалось, все его лицо исписано тысячей похмелий и тысячей трагедий. Так оно и было: тысячу похмелий он пережил, а все трагедии происходили из единственного корня — Маджа был чрезмерно украшен, просто чересчур украшен. Ни одна девушка из деревни не соглашалась принять его. Он уже разодрал двоих насмерть своим инструментом. В одну проник спереди, в другую — сзади. Без разницы.

Маджа был одинок, он пил и горевал над своим одиночеством, пока не появилась Хестер Эдамс вместе со своим проводником, белой кожей и камерой. После формального знакомства и нескольких стаканчиков у костра Хестер вошла в хижину Маджи, приняла в себя все, что Маджа мог собрать, и попросила еще. Для них обоих это было чудом, и они обвенчались в трехдневной племенной церемонии, по ходу которой захваченных в плен неприятелей из соседнего племени жарили и поглощали посреди танцев, песнопений и пьяного разгула. Только после церемонии, после того, как все бодуны выветрились, начались неприятности. Знахарь, приметив, что Хестер не отведала плоти зажаренного противника (приправленной ананасами, оливками и орехами), объявил всем и каждому, что она — отнюдь не белая богиня, а одна из дочерей злого бога Ритикана. (Много веков назад Ритикана согнали с небес племени за отказ есть все, кроме овощей, фруктов и орехов.) Это объявление породило раскол в племени, и двоих приятелей Маджи Турупа быстренько прикончили за то, что высказали предположение: мол, то, что Хестер справилась с украшением Маджи, — уже само по себе чудо, а тот факт, что она не переваривает иных форм человечьего мяса, можно и простить — на время, по крайней мере.