Юг без признаков севера

— Пожалуйста, не надо, Билл. Давай порядочно все оставим.

— Порядочно оставим? Сейчас? Слишком поздно. Если б ты остался мужчиной и свою глупую письку куда не надо не совал…

— Не убивай ее, Билл, я не… могу…

— Отвернись.

— Билл, прошу тебя…

— Я сказал, отвернись, мать твою!

Гарри отвернулся. Казалось, не раздалось ни звука. Прошло несколько минут.

— Билл, ты уже все?

— Все. Повернись и посмотри.

— Мне не хочется. Пойдем. Пошли отсюда.

Они вылезли через то же самое окно. Ночь стала еще холоднее. Они прошли вдоль темной стороны дома и пролезли через живую ограду.

— Билл?

— Ну?

— Мне уже лучше, как ничего и не было.

— Было.

Они пошли обратно к автобусной остановке. По ночам автобусы ходили реже, может, придется целый час ждать. Они стояли на остановке и осматривали друг друга: нет ли где крови, — и странно, но крови нигде не было. Поэтому они свернули пару самокруток и закурили.

Внезапно Билл выплюнул свою.

— Ч-черт! Ах, проклятье!

— Что такое, Билл?

— Мы забыли забрать его бумажник!

— Ох, ебаный в рот, — сказал Гарри.

Мужчина

Джордж лежал у себя в трейлере, растянувшись на спине, и смотрел маленький переносной телевизор. Тарелки после обеда стояли немытые, после завтрака — тоже, ему давно нужно было побриться, а пепел с самокрутки падал ему на майку. Часть его еще тлела. Иногда тлеющий пепел падал мимо майки и прижигал кожу — тогда он чертыхался и смахивал его.

В дверь трейлера постучали. Он медленно поднялся на ноги и открыл. Это была Констанс. У нее в кульке лежала непочатая квинта виски.

— Джордж, я ушла от этого сукина сына, не могу выносить этого сукина сына больше.

— Садись.

Джордж открыл бутылку, достал два стакана, налил в каждый на треть вискача, на две трети — воды. Сел на постель рядом с Констанс. Она вытащила из ридикюля сигарету и зажгла ее. Она была пьяна, и руки у нее дрожали.

— Его чертовы деньги я тоже забрала. Я забрала все его проклятые деньги и отвалила, пока он был на работе. Ты себе не представляешь, как я страдала с этим сукиным сыном.

— Дай курнуть, — попросил Джордж.

Она протянула ему сигаретку, и, когда она склонилась чуть ближе, Джордж обхватил ее рукой, придвинул к себе и поцеловал.

— Ах ты сукин сын, — сказала она, — я по тебе скучала.

— Я скучал по твоим ножкам, Конни. Я в самом деле скучал по твоим хорошеньким ножкам.

— Тебе они до сих пор нравятся?

— Только гляну — и в жар бросает.

— У меня никогда не получалось с парнями из колледжа, — сказала Конни. — Слишком мягкотелые, хиляги. А этот дом в чистоте держал. Джордж, это как с горничной жить. Он все делал сам. Нигде ни пятнышка. Можно баранье рагу хоть прямо из сортира лопать. Живой антисептик, вот какой он был.

— Пей. Полегчает.

— И любовью заниматься тоже не умел.

— Ты имеешь в виду — не вставало?

— Ох, нет, вставало. Вставало постоянно. Но он не знал, как тетку осчастливить, понимаешь? Он не знал, что нужно делать. Все эти деньги, все это образование — и псу под хвост.

— Жалко, что у меня нет образования.

— Тебе и не нужно. У тебя есть все, что тебе надо, Джордж.

— Я просто двоечник. Все эти говенные работы.

— Я же сказала: у тебя есть все, что нужно, Джордж. Ты знаешь, как сделать, чтобы женщина была счастлива.

— Н-да?

— Да. А еще знаешь что? Его мамочка вокруг тусовалась! Его мамочка! Два-три раза в неделю приходила. И сидела. На меня таращилась, типа, я ей нравлюсь, а сама все время обращалась со мной так, будто я девка гулящая. Типа я большая гадкая потаскуха, которая у нее сыночка украла! Ее Уолтера драгоценного! Х-хосподи!

Какая срань!

— Пей, Конни.

Джордж уже допил. Он подождал, пока допьет Конни, взял у нее стакан, наполнил оба.

— Утверждал, что меня любит. А я говорила: «Посмотри на мою пизду, Уолтер!» А он не хотел смотреть на мою пизду. Он говорил: «Я не хочу смотреть на эту вещь.»

Эту вещь! Вот как он ее называл! Ты ведь моей пизды не боишься, а, Джордж?

— Она меня еще ни разу не укусила.

— Зато ты ее кусал, ты ее грыз, правда, Джордж?

— Полагаю, что да.

— И лизал ее, и сосал ее?

— Полагаю.

— Ты чертовски хорошо знаешь, Джордж, что ты с ней делал.

— Ты сколько денег прихватила?

— Шестьсот долларов.

— Мне не нравятся люди, которые грабят других людей, Конни.

— Именно поэтому ты — посудомойка ебаная. Ты честный. А он — такая жопа, Джордж.

Эти деньги он себе может позволить, а я их заслужила… и он, и эта его мамочка, и его любовь, его материнская любовь, его чистенькие маленькие тазики, и сортиры, и мешки для мусора, и новые машины, и освежители дыхания, и лосьоны после бритья, и его маленькие эрекции, и его драгоценная любовь. Все ради него самого, ты понимаешь, ради себя! А ты знаешь, чего хочется женщине, Джордж…

— Спасибо за виски, Конни. Дай-ка мне еще сигаретку.

Джордж снова наполнил стаканы.

— Я скучал по твоим ногам, Конни. Я действительно скучал по этим ногам. Мне нравится, как ты носишь свои каблуки. Они меня с ума сводят. Все современные женщины не знают, что они теряют. Высокие каблуки придают форму икрам, бедрам, заднице; от них появляется ритм в походке. Меня это по-настоящему заводит!

— Ты говоришь, как поэт, Джордж. Иногда у тебя это действительно получается. Ты просто чертовская посудомойка.

— Знаешь, чего мне в самом деле хочется?

— Чего?

— Мне хочется отхлестать тебя ремнем по ногам, по заднице, по бедрам. Мне хочется, чтобы ты трепетала и плакала, а когда ты затрепещешь и заплачешь, я тебе засажу в чистой любви.

— Я так не хочу, Джордж. Ты раньше никогда так не разговаривал. Ты со мной всегда обходился правильно.

— Задери платье повыше.

— Что?

— Задери платье повыше, я хочу больше видеть твои ноги.

— Тебе мои ноги ведь нравятся, правда, Джордж?

— Пускай на них свет прольется!

Констанс поддернула платье.

— Господи Иисусе черт, — вымолвил Джордж.

— Тебе нравятся мои ноги?

— Я обожаю твои ноги!

Джордж перегнулся через кровать и жестко залепил Констанс пощечину. Сигарета выскочила у нее изо рта.

— Зачем ты это сделал?

— Ты ебла Уолтера! Ты ебла Уолтера!

— Так и что с того, к чертовой матери?

— А то, что задирай платье!

— Нет!

— Делай, что говорю!

Джордж вмазал ей еще раз, сильнее. Констанс задрала юбку.

— Только до трусиков! — заорал Джордж. — Мне не очень хочется видеть трусики!

— Господи, Джордж, что с тобой произошло?

— Ты еблась с Уолтером!

— Джордж, клянусь, ты спятил. Я хочу уйти. Выпусти меня отсюда, Джордж!

— Не двигайся, а то я тебя убью!

— Ты меня убьешь?

— Ей-Богу, убью!

Джордж поднялся и нацедил себе полный стакан неразбавленного вискача, выпил и сел рядом с Констанс. Вынул изо рта сигарету и приложил ей к запястью. Она завопила. Он подержал бычок некоторое время, твердо, затем убрал.

— Я — мужик, малышка, ты это понимаешь?

— Я знаю, что ты мужик, Джордж.

— Вот, погляди на мои мышцы! — Джордж встал и напряг обе руки. Красиво, а, малышка? Посмотри на этот мускул! Пощупай! Пощупай!

Констанс потрогала его за одну руку. Потом — за другую.

— Да, у тебя прекрасное тело, Джордж.

— Я мужик. Я посудомойка, но я — мужик, настоящий мужик.

— Я это знаю, Джордж.

— Я не как этот твой дохляк сраный, которого ты бросила.

— Я знаю.

— Я и петь могу. Тебе надо послушать мой голос.

Констанс сидела на месте. Джордж запел. Он спел «Реку Старика». Затем спел «Никто Не Узнает Всех Бед, Что Я Видел». Он спел «Сент-Луисский Блюз». Он спел «Боже, Благослови Америку», несколько раз запинаясь и хохоча. Потом сел рядом с Констанс. Сказал:

— Конни, у тебя прекрасные ноги. — Попросил у нее еще одну сигарету. Выкурил ее, выпил еще два стакана, положил голову на ноги Конни, щекой к чулкам, на колени и сказал: — Конни, я, наверное, никуда не гожусь, наверное, я сумасшедший, прости, что ударил тебя, прости, что обжег тебя сигаретой.