Большой куш

очаровании.

– У тебя его нет, – говорит он. – Ни капли. Сегодня стой у тира, как истукан, и получай денежки за ничегонеделание, а завтра бери костюм Матушки Енотихи и приступай к работе.

– Так и сделаю, – обещаю я.

– Что надо сказать на прощание? – спрашивает директор.

Я, сжав зубы, цежу:
от директора втык получил?ничего.то не втык, то уму-разуму он тебя поучил!ведь директор тебе как отец родной,ты за ним как за каменной за стеной.к директору ты можешь прийти за советом,на любой вопрос твой – ответом,к нему ты иди со своею заботой и радостью,он тебя утешит от любой жизненной гадости.директор – это сила, директор – это друг,с директором не страшно ничего вокруг.ур-ра!!!

– Отлично! – говорит директор. – Только голос нужен потоньше, ты ж теперь Енотиха, ха-ха!

– Ха-ха! – говорю я ему вслед.

Снимаю голову Енота – раз уж такая песня, я теперь больше им не являюсь, – и сажусь в будку смотрителя тира. Гляжу на свою голову в отражении стекла. Под редеющими волосами виден иероглиф. Что он там обозначал, говорила Лена? Что-то заумно-тупое, как только японцы да китайцы умеют. Желтолицые господа мира. Лыбятся тебе, а сами мечтают установить новый мировой порядок. Я-то знаю, мне дедушка рассказывал, а он воевал в Корее. Жалко, что умер рано. Ах, если бы меня воспитывали в нормальной, полноценной семье с двумя родителями, может, из меня хоть что-нибудь да получилось бы, горько думаю я. Так что там у нас с иероглифом? Ах, да. Терпение. Что ж.

Я потерплю.

19

О том, что моя мать была однокурсницей директора парка аттракционов, я узнал довольно рано. Он тогда еще не был директором, я – Енотом, и все мы казались славными парнями, которых не сломает жизнь. Я, по крайней мере, точно. Впервые фотографию этого человека я увидел в фотоальбоме матери. На парапете лестницы у озера в самом большом городском парке стояли несколько молодых людей и девушек. Фото было уже цветное, но не самое качественное, поэтому выглядело так, как и должно было выглядеть.

Старым и потрепанным.

Мать стояла с самого края, уставившись в небо и сложив руки на животе, это ее любимая позиция. Не могу сказать, что она выглядела красавицей, да и пару килограммов уже тогда ей не мешало сбросить, но когда девушке двадцать лет, трудно ее чем-то испортить, да? На ней было легкое платьишко, из тех, что модны были в семидесятые годы в СССР, лет на пять позже, чем стали модны в Европе. Расширенное к низу, до середины бедра. В таких пели, стоя на огромных кубиках, английские и французские певички. Шиз гад ит. Ё бэйби шиз гад ит. Ам ё филинг… Ам ё файе… Еще на матери были лодочки и в скрещенных внизу руках – сумочка. Кажется, все.

Через одного человека от нее – кажется, парня в смешном расклешенном костюме и очках в роговой оправе – стоял он. Мой нынешний директор. Лицо у него еще не было в оспинах. Довольно гладкое. Выглядел он уже крепышом, но еще не настолько крепким, чтобы считать его совсем уж крепышом. В рубашке с коротким рукавом, даже не рубашке, а тенниске. Брюках