Пистолет с музыкой. Амнезия Творца

Поэтому я предложил посидеть у меня в машине.

– Давайте лучше в моей, – сказала она. – Там я смогу слушать Корнфельда по радио.

Я согласился, что это удачная мысль. Она села за руль и настроила рацию на канал Отдела. Из динамика доносился монотонный голос диспетчера, сыпавший кодами и координатами, и это пробудило во мне старые воспоминания о ночных дежурствах, в одиночку или с напарником, когда приходилось прислушиваться к такому же голосу из динамика. Правда, тогда я понимал, о чем идет речь. Сейчас – нет. Я знал, что могу сидеть в ее машине сколь угодно долго и не беспокоиться ни о чем. Во всяком случае, пока они не упомянут мое имя, да и тогда тоже.

Я придерживал дверь ногой, чтобы плафон на потолке не гас, но не смотрел на Кэтрин. Я был за миллионы миль от нее. По дороге из “Музы” трещины в простреленном ветровом стекле разбили мое отражение на тысячу частей. Теперь в машине Кэтрин я снова стал единым целым – единым целым, растянутым, выпуклым плексигласом служебной машины, и я смотрел на это растянутое отражение, пока не стал напоминать толстяка из паноптикума. Или Фонеблюма.

– Расскажите, о чем вы думаете, – тихо попросил я немного спустя.

– Мне кажется, через несколько дней они успокоятся, – ответила она. Но на вашем месте я бы до тех пор не высовывалась. Я нашла бы себе другое место или другое имя. Корнфельд ненавидит вас.

– Я так и понял.

– Поймите, нет смысла продолжать. Энгьюина нет, Моргенлендера отослали. Дело закрыто.

– Легко сказать, дело закрыто. Инквизиторская мантра: дело закрыто, дело закрыто…

Она почти рассмеялась.

– Как вам визит в Отдел?

– Кто-то из нас изменился с тех пор. Или я, или Отдел. Я пока не решил, кто именно.

– Мне кажется, вы, – произнесла она.

Я повернул голову и посмотрел на нее. Она сидела боком, и я понял, что она не сводила с меня глаз все это время. Раз повернувшись, я уже не мог не смотреть в ее глаза. Я отпустил дверцу, и плафон погас, решив эту проблему на несколько секунд. Я не решил еще, притягивают ли наши взгляды друг друга. Позже узнаю.

– Вы работали с Корнфельдом, – сказал я. – Вы должны много знать об этом деле.

Мои глаза свыклись с темнотой. Сквозь окна в машину проникал уличный свет, очерчивающий ее шею и подбородок. Я увидел, как вздрогнуло ее горло, когда она обдумывала ответ, но изо рта ее ничего не донеслось. “Кроме, подумал я, – теплого, сладкого тумана, который я несколько минут назад ощущал на своем ухе”.

Я вздохнул.

– Ладно, Кэтрин. Смотрите на это так, если, конечно, это не покажется вам слишком смешным: считайте меня совестью Отдела, крошечной частицей совести, которая оторвалась и не остановится, даже если дело закроют, даже если оно станет слегка опасным. Я – ваш шанс, Кэтрин. Снимите груз с души. Расскажите мне все, что знаете о деле. Потом вы можете забыть об этом, забыть даже о том, что рассказали мне это. Вы сможете спать спокойнее.

Мы снова замолчали. Я представил себе маленькие морщинки на ее лбу и напряженный рот. Мне и раньше приходилось произносить эти слова, и, возможно, я и сам в них верил. Так или иначе, мне показалось, что они тронули в ней что-то.

Когда она заговорила, ее голос сделался глубже, словно она говорила под гипнозом.

– Я не против отвечать на ваши вопросы. Сформулируйте только, что именно вы хотите знать.

Я посмотрел на нее, но ее взгляд оставался тверд. Возможно, я продвигался в расследовании ценой того, что ощущалось между нами.

– О’кей, – сказал я. – Первое: в чем обвиняют Энгьюина? Что было в том письме, которое они нашли?

– Я видела письмо только раз. Знаете, до вчерашнего дня я не занималась этим делом. Мне показалось, что Энгьюину нужны были деньги для себя и сестры. Он обвинял Стенханта в моральной нечистоплотности. Энгьюин считал, что защищает интересы сестры и ее ребенка, а когда туда переехала Челеста – и ее тоже. Он обвинял Стенханта в злоупотреблении наркотиками, из-за чего тот, по его мнению, и выгнал жену.

– Я работал на Стенханта. Все было по-другому. Он хотел, чтобы Челеста вернулась.

– Мы полностью убеждены в том, что он встречался в “Бэйвью” с женщиной.

Я покачал головой.

– Он ездил туда шпионить за Челестой. Это у нее был там роман. Поговорите с другим частным инквизитором по имени Уолтер Серфейс. Он говорит, что даже видел один раз того парня. Мейнард Стенхант снимал номер, чтобы следить за ней, Ссора из ревности – лучший мотив, чем те, что вешают на Энгьюина.

– Послушайте, – вздохнула она. – Все, что я могу, – это рассказать вам то, что мы имеем. Ваши сведения не укладываются в версию.

– Так что у вас за версия? Я так и не знаю ее.

– Энгьюин угрожал в письме, что будет преследовать Стенханта. Вот он и поехал за ним в “Бэйвью” и убедился, что тот встречается там с его сестрой. Та это от него скрывала. Однако это случалось и раньше, иначе откуда же у нее ребенок? Энгьюин потерял голову и убил Стенханта. Это объясняет все, в том числе и нежелание Пэнси защищать брата.

Признаюсь, что на миг это ошеломило меня. Это было первое внятное объяснение, которое я слышал, и это включало в себя почти все, что я копил в своей памяти. Я бы даже согласился с этим, если бы не цеплялся так за свою идею, что Челеста, а не Пэнси является матерью башкунчика. И потом, Энгьюин не мог быть убийцей. Он так и не доказал мне этого, но убивать он не умея. Я готов был поручиться за это жизнью. Черт, да я уже поручился.

– А как быть с овцой?

– За исключением отпечатков пальцев Энгьюина, у нас нет на него ничего. Возможно, вы сможете снять с него это обвинение.

– Он напоролся на это случайно и сразу же бросился ко мне, – сказал я и сразу же сообразил, как абсурдно это звучит. – Он не совершал этого, Кэтрин. Поверьте мне. Это так просто.

– Иногда простое и означает правильное. Боже, Меткалф. Что я делаю? Мне надо было вести вас в дом или отпустить – что угодно, только не сидеть здесь и подвергаться вашему идиотскому допросу. – Она нахмурилась. – Не судите меня, ладно? Вы ведете свое следствие, я – свое. Я разрешила вам задавать мне вопросы и только. Не пичкайте меня вашими эксцентричными версиями.

Я отвернулся, злясь на себя. Сам хорош: сижу с двадцатью пятью единицами кармы и разговариваю с инквизитором. Дурак, да и только.

– Извините, – сказал я. – Я постараюсь быть профессиональнее. Что вам известно про парня по имени Фонеблюм?

– Я не знаю такого имени.

Я подумал, не открыть ли мне снова дверцу, чтобы зажегся свет, но не стал этого делать.

– Он по уши в этом деле. Корнфельд точно знает его – упоминание этого имени в его присутствии обошлось мне в двадцать единиц кармы. Мне показалось, что он старался не дать Моргенлендеру узнать что-то.

– Моргенлендер – клоун, – сказала она. – Он взялся за это слишком горячо. Он все время связывался с Центральным Отделом. Рядом с ним все старались помалкивать.

Я положил руки на приборную доску и вспомнил, что они у меня разбиты.

– Моргенлендер считал, что дело не ограничивается этим, – сказал я. Он старался не дать свернуть его.

– Я знаю. Он хорошо поработал до тех пор, пока не подвернулась эта овца.

– Жаль.

– Вам, должно быть, очень жаль.

Я ухмыльнулся.

– Моргенлендер здорово облегчал мне жизнь. Он звал меня длинноносым. Не думаю, что он видел во мне отбросы инквизиции.

Она молчала. Я решил, что она ждет, пока мне надоест спрашивать.

– Где вам сейчас положено быть? – спросил я. – Дежурить в вестибюле?

– Я не на дежурстве.

Это могло бы звучать ободряюще, не произнеси она это так нейтрально. Я хотел, чтобы в этом деле она была на моей стороне, а если покопаться в собственных чувствах – чего я не делаю никогда, – я хотел и большего. Но большего не происходило. Она свела мою страсть к профессиональному интересу, и это беспокоило и ее. Если она и почувствовала что еще, то хорошо это скрывала.

Что-то в потоке слов из динамика привлекло мое внимание. Мне показалось, я услышал фамилию Стенхант. Должно быть, Кэтрин тоже услышала, поскольку она добавила громкости.