Пистолет

ПИСТОЛЕТ

ГЛАВА 1

Седьмого декабря 1941 года, когда на аэродром Уилер упали первые бомбы, рядовой первого класса Ричард Маст завтракал. Кроме того, он был при пистолете. От пехотной казармы в военном городке Скофилд, где находился Маст, от маленькой ротной столовой, заполненной склоненными головами, тихим гулом голосов и позвякиванием вилок по тарелкам, до аэродрома было километра полтора, и звук взрыва, сотрясение почвы донеслись до него лишь через несколько секунд. Таким образом, хотя война уже началась, для Маста в эти несколько секунд Соединенные Штаты еще не воевали. А поэтому Маст еще и не помышлял оставить пистолет у себя.

С одной стороны, необычно, что в мирное время солдат завтракает с пистолетом, но, с другой стороны, ничего необычного в этом нет. Накануне, в субботу, по графику дежурств Масту и еще троим досталось идти во внутренний караул. Дежурство длилось сутки, и караульные, чаще всего из разных рот, получали в своих ротных каптерках пистолеты, пистолетные ремни, нарукавные повязки и шнуры к пистолетам. За эти вещи полагалось расписаться, носить их круглые сутки, кроме сна, а через двадцать четыре часа, придя из наряда, немедленно сдать. Порядок соблюдали строго. Исключения не допускались ни под каким видом. И вот почему.

В те далекие, давно минувшие времена пистолет у нас в армии очень ценился. Автоматический пистолет калибра 11,43 мм, принятый на вооружение в сухопутных войсках, был отличной штукой; к тому же в ближнем бою он был грозным оружием. Но что еще важнее – из-за небольшого размера его легко было украсть. Украсть винтовку, даже разобрав ее полностью, уволенному из армии довольно трудно. То ли дело пистолет; а прикарманить беспризорный пистолет, за которым не тянется твоя подпись в журнале, никто бы не отказался. Но это было почти невозможно. Мало того, что их держали на строгом учете, в пехотном полку их и было-то всего ничего: пистолеты полагались только офицерам, штабным и пулеметчикам. А в руки простого стрелка вроде Маста пистолет мог попасть только на сутки, когда его назначали в караул.

Вот почему Масту было так приятно целые сутки держать, носить и трогать пистолет. Но для девятнадцатилетнего и вдобавок впечатлительного Маста удовольствие этим не ограничивалось. С пистолетом на боку он чувствовал себя настоящим солдатом, мог провести свою родословную прямо к армии времен Дикого Запада, к кавалеристам Кастера, чувствовал, что он действительно в армии, – а по отношению к тому, что Маст называл про себя «наша квелая команда», такое чувство возникало редко. Пистолет почти примирил его с тем, что вместо увольнения в воскресный день он должен идти в караул.

После первых разрывов, когда их звук и подземная ударная волна достигли ротной столовой, там чуть ли не на целую минуту все недоуменно замолкли и уставились друг на друга. «Саперы рвут?» – сказал кто-то. Потом разорвалась новая серия бомб, и в тот же миг над казармой с ревом пронесся первый самолет, строча из пулеметов. Тут уж сомнений ни у кого не осталось, и все повалили из столовой на улицу.

Маст, прихватив воскресную бутылочку молока – чтобы не украли, бросился со всеми; пистолет на боку придавал ему уверенности. Пистолет, конечно, не годился против штурмовиков, но все равно было приятно, что он есть. У Маста даже походка стала горделивой. И, глядя, как заходит для атаки второй самолет, он пожалел, что сегодня вечером после дежурства пистолет придется сдать.

На улице перед казармой было довольно интересно. Над аэродромом Уилер, где бомбили, в чистое утреннее небо уже поднимался толстый столб черного дыма. В лучах солнца поблескивали самолеты. Выглядели они безобидно, как будто не имели отношения к разгрому, происходившему внизу.

Каждые несколько минут с воем и грохотом, поливая улицу из пулеметов, проносился самолет с красными кругами на крыльях и фюзеляже. Тогда все валили к стенам казармы. Как только он пролетал, все валили обратно и стояли, глазея на столб дыма, словно они сами это учинили и гордились своей работой. Вид у них был такой, как будто налет – исключительно их заслуга, а японцы здесь ни при чем.

Маст, метавшийся вместе с толпой, испытывал волнующее чувство, что он – участник истории, что история творится у него на глазах, и спрашивал себя, сознают ли это остальные. Вряд ли, думал он. Особенным умом, да и образованностью большинство из них не отличалось. Кроме Маста в роте всего двое кончили среднюю школу, и это мешало ему во многих отношениях. Из тех двоих один был ротным писарем и сержантом, а другой – техником-сержантом, и его забрали в батальонную разведку. Маст же упорно отказывался от таких соблазнительных должностей. Если бы он хотел стать писарем, то пошел бы в авиацию. Словом, во всей роте один Маст служил рядовым, имея среднее образование; большинство солдат не кончили и восьми классов, и такой человек не вызывал у них ни доверия, ни любви.

От волнения Маст сперва хотел вытащить пистолет и пальнуть но низко летящим самолетам, но потом испугался, что будет выглядеть смешно и глупо. На полигоне он стрелял из пистолета отлично, но сейчас почти не сомневался, что промажет. А если бы попасть, думал Маст, вот было бы дело! В одиночку сбить самолет из пистолета! Вот был бы героем – в девятнадцать-то лет! Черт, медаль, пожалуй, дали бы. Над ними опять заревел самолет, и, пятясь под напором передних, Маст представил себе картину: генерал, дивизионный плац, полковой оркестр играет перед строем и прочее. А что творилось бы на родине, в Мизери-вилле! Но он сробел, испугался, что его поднимут на смех, если он вытащит пистолет.

А между тем во всей толпе вооружен был один Маст, потому что остальные трое караульных должны были находиться в караулке и спать там же. Сидел бы там и он, но вчера при разводе его назначили вестовым. Жалея, что не может выстрелить, Маст опустил руку и погладил кобуру, которую ему предстояло сдать сегодня вместе с пистолетом.

Тут на плечо его опустилась тяжелая рука. Маст вздрогнул, обернулся – старшина Викофф, крупный, за тридцать лет мужчина, смотрел на него сердитыми глазами, с той же застывшей, глупой полуухмылкой, какая была на лицах у всех солдат, в том числе и у него, Маста.

– Маст, ты ведь сегодня вестовой в карауле?

– Что? А-а. Ну да. Вестовой.

– Дуй-ка ты в штаб, коли так, – добродушно сказал старшина. – Может, ты там нужен – с донесениями посылать.

– Ага, – сказал Маст. – Есть, сэр, – и стал протискиваться к казарме, допивая на ходу молоко. «Как же я сам об этом не подумал?» – удивлялся он.

Пройдя через казарму, Маст увидел, что громадный внутренний двор ее заполнен бегущими. Когда с ревом пролетал самолет, они рассыпались и падали, как кегли. Потом вскакивали и бежали дальше. Маст сам видел, как одного ранило в ногу. Он не поверил своим глазам. Раненый просто упал и лежал, подняв голову и колотя кулаками по земле – не то от боли, не то от злости, Маст не мог понять. Когда самолет пролетел, выскочили двое, подхватили его под мышки и поволокли, точь-в-точь как уволакивают с поля покалеченного футболиста.

На крыше казармы уже появлялись солдаты с пулеметами и автоматическими винтовками Браунинга и били по самолетам; из своего укрытия под крыльцом Маст наблюдал за ними с острой завистью. Надо же, чтобы именно сегодня его поставили в караул, и, самое обидное, вестовым.

Масту уже приходилось бывать в карауле, но вестовым его не назначали ни разу. Дело в том, что, когда доходило до рапорта, он терялся. При осмотре он всегда был подтянут, выглядел не хуже любого, приказ по части помнил наизусть. Но стоило дежурному офицеру задать ему вопрос, он цепенел и из головы у него все вылетало.

И надо же, чтобы именно сегодня, огорчался Маст, его назначили вестовым. Вообще это самая завидная должность, потому что всех делов у тебя – только сидеть при штабе, под дверью у полковника, ночью ты совсем свободен, а остальные целые сутки стоят, два часа отстоял, через четыре часа – снова.