Пистолет с музыкой. Амнезия Творца

Когда она заговорила снова, я услышал, что ее голос дрожит. Бойня наверху встряхнула ее, и ее удобная версия уже не казалась такой удобной.

– Кто ее убил? – спросила она тихо.

Звучало так, словно она решила попробовать поверить мне: вдруг это заставит ее почувствовать себя лучше, чем от версии Корнфельда.

“А кто не убивал?” – чуть не взорвался я. Однако это был не самый умный ответ, и я промолчал.

Когда я начинал работать, у меня была глупая идея насчет того, что моя работа – искать отдельных виновных в массе невинных людей. На деле же это оказалось, скорее, поиском одного или двух невинных с тем, чтобы защитить их от массы негодяев. Мне не удалось защитить Ортона Энгьюина, а теперь вот – и Челесту Стенхант. Обидно, когда ты узнаешь, что человеку можно доверять, только после того, как его разделали на части в звуконепроницаемой комнате секс-клуба.

– Фонеблюмов кенгуру искал ее пару часов назад, – сообщил я Кэтрин. Я старался сосредоточиться только на сути дела, оставляя за скобками ту жестокость убийства, что сводила меня с ума от ярости. – Кстати, с ним был и доктор Тестафер. Правда, не похоже, что это дело рук доктора.

– Это похоже на дело рук маньяка.

– Может, это Барри Гринлиф убил ее? – выдвинул я идиотское предположение. – Вчера днем я был совершенно уверен в том, что Челеста его мать.

– Вы любили ее? – спросила она так же тихо. Я повернулся, но она не смотрела на меня.

– С чего вы это взяли?

– Так написано в вашем досье.

– Мне казалось, что мое досье изъяли.

– Я добилась, чтобы мне дали допуск.

Я позволил себе улыбнуться. Я знал теперь: то, что я ощущал в воздухе между нами, не просто плод моего воображения. Я так и не знал, что мне делать с этим, просто я получил подтверждение.

– Досье не совсем точно, – сказал я. – Мы виделись дважды. В первый раз я был пьян, а во второй раз она лгала. Кажется, я ударил ее раз. Это все.

Кэтрин пробормотала что-то, словно понимала, почему кто-то должен бить Челесту или почему мне нужно бить кого-то.

– А вы с Корнфельдом? – собственно говоря, это был не вопрос, но я все же оставил на конце вопросительный знак. – Моргенлендер назвал его вашим дружком.

Теперь настал ее черед улыбаться про себя. Мне показалось, что она получила такое же доказательство, как я только что.

– Он хотел этого, – ответила она. – Но нет.

– Хотел? – переспросил я. – Он что, сдался?

– Хочет до сих пор. – Она вздохнула.

– Значит, отчасти из-за этого он так старается усложнить мне жизнь, так?

– Возможно.

Я рассмеялся. Если бы Корнфельд знал мой нынешний сексуальный статус, он бы посмеялся вместе со мной. Думаю, что этого в моем досье не было. Кэтрин сидела и слушала, и, если что-то и показалось ей забавным, она оставила это при себе.

В конце концов я заткнулся, и в машине стало тихо. Мы оба сидели, глядя в ветровое стекло, только я смотрел не на улицу, а на отражение Кэтрин, и, когда я встретился с ней взглядом, понял, что она тоже смотрит на мое отражение. А потом мы уже держались за руки. Вот так все и было: только что мы просто сидели, и вот мы уже держимся за руки. Я мог бы сказать, что чувствовал себя как школьник, только школьником я никогда не делал ничего подобного. Я чувствовал себя кем-то, кто занимался этим в школьном возрасте, а теперь ему напомнили об этом. Я даже покраснел и разнервничался, как черт знает кто.

Мы держались за руки, пока наши ладони не вспотели. Я сообразил, что следующий шаг положено делать мне. Она не знала, что у меня отсутствуют нервные окончания для того, что ожидается, а я не хотел говорить ей об этом.

– Поехали куда-нибудь, – предложил я. – К тебе?

– У меня плохо, – ответила она. – Поехали к тебе домой.

Я удивленно посмотрел на нее.

– Разве Корнфельд не оставил кого-нибудь дежурить там?

– Оставил, – сказала она. – Меня.

Глава 27

Я вышел на кухню приготовить нам выпить и быстро выложил на стол щепотку своего порошка. Поколебавшись секунду, я втянул его, включив воду, чтобы заглушить звук. Не знаю, откуда взялась эта дурацкая застенчивость, но она взялась и все тут. Когда я вернулся в комнату, Кэтрин удобно уселась посреди дивана, так что, с какой стороны я бы ни сел, я оказался бы близко от нее. Здорово. Она хорошо смотрелась в моей квартире, лучше чем я сам. Я решил, что за минувшие дни она имела возможность потренироваться, как сидеть на моем диване.

Я протянул ей стакан.

– Садись, – сказала она.

Я сел. Все верно, мы сидели вплотную друг к другу.

После этого я потерял чувство времени. Мы просто пили и болтали, а потом мне надоело выходить на кухню со стаканами, и я просто принес бутылку и поставил ее на журнальный столик. Часы показывали двенадцать, и час, и два, и мне было все равно. Мы болтали о какой-то ерунде, и это было здорово, а потом поболтали о чем-то стоящем, и это оказалось еще лучше. Но о деле мы больше не говорили. Ни слова.

Когда темы для разговора иссякли, я поцеловал ее. Это было совсем не то же, что целовать Челесту. Можно сказать, я по-настоящему поцеловал женщину в первый раз за много лет: поцелуй с Челестой прошлой ночью не в счет.

Мы отставили стаканы и устроились на диване. Я старался не спешить, но это было нелегко. Когда моя рука коснулась ее груди, это было все равно что первая капля дождя, упавшая на кусок железа, такой сухой и ржавый, так раскалившийся на солнце, что вода испаряется мгновенно, и поверхность остается сухой. Я не обращал внимания на боль. Даже пара, возможно, сломанных пальцев не могла остановить меня.

Мы прошли в спальню и разместились на кровати. Я выключил свет. Когда она взяла меня в руки, я закрыл глаза. Ощущения были не совсем те, что положено, но это было не важно. Мне нравилось. Если я слегка шевелил бедрами, я мог ощутить свой вес в ее руке. Мы полежали так некоторое время, потом я освободился из ее руки, склонился над ее телом и прижался к ней. Она охватила меня руками, я вытянул ноги и медленно опустил свое тело на нее.

Все оказалось не так плохо, как я боялся. Возможно, это было только мое воображение, а возможно, старые воспоминания спроецировались в настоящее, но, клянусь, я ощущал ее плоть вокруг меня так, как это и положено. Несколько раз я выскальзывал, а мои бедра продолжали двигаться, не замечая этого, но я не считал себя таким уж профессионалом, чтобы этого не случалось и раньше. Я не дал ей усомниться в том, что я мужчина, а она женщина, и, раз попав в ритм, я и сам в это поверил.

А потом все вернулось, и я чуть не разрыдался ей в плечо, в волосы. Все обрушилось на меня разом. Я вдруг понял, что то, чего мне не хватало, вовсе не осталось в прошлом. Ей-богу, это дошло до меня именно в таких словах.

Я понял наконец, что мне безразлична женщина, бросившая меня в таком положении, что я не хочу, чтобы она вернулась, и что мне не нужно возмездия, и что мне не нужна ни Челеста, ни кто-то еще – только та женщина, что шевелилась сейчас подо мной. Я хотел Кэтрин, я хотел ее всем, что имел, – и именно этого у меня сейчас не было. То, что я мог предложить ей – вернее, должен был предложить, – отсутствовало, и я имею в виду вовсе не свой пенис. Я хотел Кэтрин, но я хотел ее совсем другим собой, таким, каким я не был. То, чего мне не хватало, не осталось в прошлом, да его и не было вовсе. Оно затерялось в будущем. Тот, каким я должен был бы стать, но не стал.

Потом физический аспект взял верх. Я обнял ее и любил изо всех сил. Моя страсть, должно быть, напоминала ярость. Собственно, это и были страсть и ярость поровну. Когда я почувствовал себя увереннее, я посмотрел ей в глаза, и придерживал ее голову так, чтобы она смотрела в мои. Финал занял много времени, и я не торопил его и ей не давал его торопить. Мы кончили, завязавшись в клубок на простыне; ее колени прижимались к моей груди, моя голова – к изгибу ее шеи.

Она уснула, но я не мог. Когда я решил, что уже не разбужу ее, я освободился из ее объятий, вышел в ванную и довольно долго смотрел на себя в зеркало. Мой пенис блестел, но я не стал вытирать его. В темноте я выглядел вполне ничего; мой силуэт очерчивался светом с улицы, пробивавшимся в ванную через волнистое стекло, так что я не стал включать свет. Я дорос до вступления в ту категорию вечных предметов, которые лучше смотрятся при выключенном свете. Мне не требовалось видеть лопнувшие сосуды в глазах, красные круги под ноздрями и синяки с царапинами на руках, чтобы знать, что они здесь.