Испанский сон

— Да, да. — Устал. Но вежлив. Думает о copas.

— С вами хотел бы поговорить господин Эскуратов.

— Да, я слышал. Я готов.

— Минуточку… соединяю…

¡

Copas!

— Алло?

— Да, да.

— Филипп Эдуардович? Эскуратов, добрый вечер.

— Здравствуйте, Борис Эдуардович. Рад слышать.

— Взаимно… Но вы молодец — в пятницу, в такую погоду… Мало кто так сейчас.

— Ну почему же — вы, например…

— Э, — пренебрежительно отозвался голос, — я конченый человек, трудоголик… Таких все меньше. Скоро уже не с кем будет работать по выходным. Да и в пятницу вечером тоже.

— Может быть, так и надо, — предположил Филипп.

— М-да.

Дебют разыгран.

— Как дела? — спросил Филипп после небольшой правильной паузы. Это нужный вопрос — будет фальшивым его не задать.

— Помаленьку, — сказал голос рутинно — а этот сфальшивил, мать его! — и тут же исправился: — Хотя что я говорю! Неплохо идут дела, Филипп Эдуардович… прямо-таки закрутились, особенно после вашего звонка.

Ждет напоминания, понял Филипп. Ждет вопроса: «Ну, и как?» — на что будет сказано что-нибудь вроде «Думаем, думаем…», а Филипп должен спросить: «И что, готов какой-нибудь промежуточный результат?», а он в ответ будет тянуть кота за хвост, пока Филипп не спросит, попросту, зачем же тогда он звонит, если ни черта не ясно, и останется Эскуратову всего-то — хитро захихикать и обронить с номенклатурной, вальяжно-загадочно-шутливой нотой: «А я не сказал, что не ясно… Может, очень даже ясно…» А Филиппу, с другой стороны, уж точно ничего не останется, как заискивающе осведомиться: «Но тогда… почему бы не встретиться? Не обсудить, так сказать, в непринужденной обстановке?»

А вот фигу тебе, Эскуратов.

— Я очень рад, — сказал Филипп. Вежливо и устало.

На той стороне раздалось слегка озадаченное сопение. Тот, видно, соображал, не понял ли Филипп его неуклюжее «особенно после звонка» как прямо-таки готовое согласие на сделку. Не слишком ли большой аванс выдал он этому сопляку.

Молчание неприлично затянулось, и Филипп сделал ловкий ход из серии тех, которыми люди типа Эскуратова овладевают не сразу.

— О, Борис Эдуардович, — заторопился он, — извините, тут у меня еще одна линия… Я как раз жду звоночка… Сейчас переправлю, и сразу к вам. — И, не дожидаясь реакции, быстренько нажал на кнопку холда.

На холде у них в офисине звучала классическая музыка — с год назад хакеры развлекались, подключили диск-плэйер к телефонке. Пусть послушает, придет в себя от такой наглости. А что? Все чинно-благородно. Не будет сопеть подолгу. Как славно! И хорошо, что удалось применить приемчик первым — повторяться-то Эскуратову не след, даже если он уже этот ход и выучил.

Однако долго нельзя… Опять кнопка холда.

— Борис Эдуардович! Вы здесь?

— Куда я денусь…

Голос добрый изо всех сил, но Филипп слышит легкую досаду. Обыгрывает тебя сопляк, Эскуратов… лучше уж давай по-приличному, пока совсем не прижали.

— Извините еще раз. — Филипп слегка оживлен. — Хороший человек позвонил… правда, не тот, которого ждал… пришлось уговорить, чтоб попозже… Вам, кстати, никогда не кажется, что вся эта техника просто издевается над людьми? Прежде без всяких хитростей: звонишь — занято, но он же не знает, что ты ему звонишь. А теперь тебя вызывают, и ты должен: прерваться… взять линию… сообразить, кто важней… и как не обидеть человека… Не дозвонится по каналам — значит, по сотовому достанет, по пейджеру… А вы говорите — пятница, вечер… Ну, как тут уйдешь? Столько еще звонков…

Филипп блаженствовал. Уже ясно было, что он победил и ничего не запросит. Ему удалось первым начать ахинею. Да не просто, а какую! Каждой фразой этой ахинеи Филипп интеллигентно напоминал собеседнику: быстрее колись, а то у меня и без тебя дел по горло. Вместе с тем, красиво связал со своим бизнесом — вышутил слегка, с элементом житейской философии. Мускулы невзначай показал — не думай, Эскуратов, что на лоха нарвался. Классная ахинея. И, между прочим, еще один холд в запасе — позвонил-то другой, не ожидаемый! Удачная импровизация, надо будет запомнить…

Чем достигается успех — власть, деньги, влияние на людей? Мозгами? Трудом? Как бы не так. Использованием ситуаций — вот чем, наверно. А уж здесь в каждой игре свои правила. Гонсалес — что поделаешь, не рыбак! — будет вкалывать, Пепе и Цыпленок Манолито будут вкалывать, мозгами и трудом зарабатывать деньги, а он, Филипп, этой ахинеей — полуискусством, полуозарением… полувраньем, в конце концов! — может, за минуту заработал больше денег, чем за месяц все они вместе взятые. Такова жизнь… Пора бы, однако, сдаваться Эскуратову. Пора, пора просить о встрече самому, раз уж не вышло заставить Филиппа. Просто неприлично столько тянуть в ожидании верного мата.

Что ж. Так и есть.

— Да-а, — звучит глубокомысленно, — вы правы… Значит, в субботу тоже работаем?

Молодец. Хоть и сдается, но красиво. С достоинством.

— Если надо, то и в воскресенье, Борис Эдуардович…

— Есть один… человек, который может нам помочь. Но вот беда, завтра вечером он улетает.

Он хотел сказать «хороший человек», машинально отметил Филипп. Я и тут отметился первым — впрочем, без умысла. Не к добру это. Если игра ведется с обеих сторон по одним правилам — то есть, он прекрасно понимает, что никаких звонков не было, и Филипп до разговора был на месте, и вдобавок это сверхплановое браконьерство с «хорошим человеком» — он может по мелочи озлиться и потом подставить Филиппу подножку на переговорах. А такого не надо бы.

— Вот как. Хм…

— Поэтому возник вариант — устроить встречу завтра днем. Предварительная договоренность на нашей стороне достигнута.

— Ага, — протянул Филипп, как бы соображая, сверяясь с завтрашними планами. Теперь уж пошли паузы прямо-таки золотые. Очень точно нужно держать — не меньше, но и никак не дольше, чем полагается.

Собеседник солидарно молчал — как-то незаметно, между прочим, начиная отыгрываться.

— Пожалуй, — сказал Филипп и вдруг вспомнил про бумажки Эстебана. Нужно иметь время их посмотреть. Если хорошо работать, утра хватит. Значит, не соглашаться на утро. — Э-э… вот только… Вас не затруднит, если я сейчас улажу одну встречу, а потом перезвоню? Во сколько вам предпочтительней?

— Можно вместе пообедать. Даже, я бы сказал, будет привычней для нашего товарища… Устроит в три?

— О, тогда мне не нужно ничего улаживать. Мое дело до обеда.

— Ну и ладненько. Ресторан «Славянской», три часа.

Филипп усмехнулся про себя. Хитрый жук. Какой-нибудь «Амбассадор» или «У Пиросмани» небось сразу наведет знатока на размышления: один хороший человек в таких местах за своего, а другой нежелателен… Значит, можно уже угадать какой-то расклад. Правда, Филипп — если и знаток, то скорее со знаком минус. Но Эскуратов-то этого не знает; Эскуратов только что прокололся, недооценил противника — теперь уж страхуется как положено. «Славянская» — отличный ход: дорогое и престижное место, само по себе известно чье давно и прочно, но абсолютно нейтральное в смысле посещения ресторана хорошими людьми извне.

— О’кей, — сказал Филипп. — Возможно, я буду со своим компаньоном.

— Со Вальдемаром Эдуардовичем?

— Да, с ним.

— Очень хорошо. — Эскуратов заторопился. Для него, сообразил Филипп, настал час быстрых действий, чтобы человек, улетающий завтра вечером, не нарушил предварительную договоренность и действительно почтил своим присутствием назначенное место.

Дорогая! После Вашего последнего письма я так же переполнен эмоциями, как и Вы… впрочем, почему после последнего? после любого из Ваших писем! Я просто в очередной раз хочу сказать, что каждое последующее Ваше письмо привязывает меня к Вам все больше и больше.

Сегодня я поступлю нестандартно: я опущу свою обычную, свою слишком длинную увертюру. Причина очень проста. С Вами, как я вижу, подобные вещи бывают едва ли не постоянно: такое произошло несколько дней назад — я имею в виду случай с пятном, — а еще раньше случилось при мысли об определенном слове. В общем, Ваше письмо подействовало на меня так, что при одной мысли о нем я начинаю возбуждаться. Не скрою, раньше я лучше владел собой. (Это не значит, что происходящее мне не нравится!) Я был, как бы это сказать, хозяином своего возбуждения — во всяком случае, процедуры эрекции. Сейчас все не так. Описанные Вами образы действуют на меня непосредственно. И субъективно — то есть на основе моего собственного духовного опыта.