От голубого к черному

Карл казался более расслабленным, чем я когда–либо его видел, даже во сне. Его дикая энергия улетучилась, он выглядел пассивным, но всепонимающим, как ребенок.

— Не могу вынести, насколько это красиво.

Я тоже не мог. Лунный свет вывел нас из лабиринта закоулков к огромному и удивительно пустынному кладбищенскому парку. Могильные камни выигрышно располагались на холмиках или в тени деревьев, точно смерть нуждалась в месте для пикников или страстных объятий.

Поскольку листва стала плотнее, а дорога более неровной, Карл приобнял меня за талию.

— Такое ощущение, будто мы здесь в полной безопасности, — пробормотал он. — Точно и не в этом мире. Мы можем делать что угодно, говорить о чем угодно и за это не придется расплачиваться. Я могу тебе сказать.

— Сказать что?

Он не ответил. Луна скрылась за облаком. Было холодно. Я чувствовал запах гниющего дерева и плесени, он напомнил мне о той темной комнате на вечеринке.

— Что ты делал в той комнате?

— Прятался.

Мы остановились на опушке леса. Возле железнодорожной насыпи стоял ряд узких, выцветших домов. До меня донесся кислый запах костра. Он, должно быть, совсем близко, я увидел серые вспышки натриевого света. Во рту у меня пересохло, но воды уже не осталось. Оранжевый свет имел привкус пепла. Это был не костер. В конце насыпи горел дом.

Мы вышли из тени деревьев, свет вспыхнул золотым и малиновым. Я был слишком обдолбан, чтобы ощутить жар от колышущегося пламени. На самом деле я по–прежнему мерз. Звуки огня — треск дерева, горящей краски, ломающихся балок — доносились до меня, точно сквозь плотную стену тишины.

Дом заброшен, сообразил я, как и остальные. В окнах не было стекол. Сквозь пылающую крышу виднелась луна. На втором этаже был балкон, украшенный кованой решеткой — роза, покрашенная черной краской. Я посмотрел ниже и заметил ограду вокруг его основания. Что этот дом здесь делает? Непонятно отчего, меня вдруг начало трясти. Облако дыма окутало мое лицо, оно было холодным, точно туман над морем.

Карл сжал мою руку.

— Пойдем.

Он бросил на меня взгляд, затем беспомощно уставился на горящий дом. Я был уверен, он тоже его узнал.

— Пойдем, Дэвид, — он развернулся и потянул меня за собой, но я не мог двигаться.

— А вдруг там кто–то есть…

На освещенном крыльце пепел рассыпался, будто букет черных цветов. Клочок пепла коснулся моего лица, прилип и растаял. Я почувствовал, что Карл пошел прочь от меня. Пытаясь проморгаться от дыма, я развернулся и, не разбирая дороги, побежал за ним. Красный свет таял вокруг нас, становясь бледнее, точно граница тени.

Когда мы возвращались через кладбище к пустым улицам, небо над нами потихоньку мерцало, начинался рассвет. Мы прошли заброшенный двор, парковку и нашли улицу, где жил Нейл. Но, не слыша пульсирующих звуков его стереосистемы, мы не смогли отличить его дом от остальных. Они все выглядели одинаково. Я споткнулся, Карл положил руку мне на грудь, чтобы поддержать.

— Все в порядке, — прошептал он. — Все хорошо. Там никого не было. Некого спасать.

Глава 7 Без лица

Я искал свободы,

Но нашел лишь решетки,

Рассвет никогда не придет.

«Голубое Нигде»

Две недели спустя мы отправились на пароме в Ирландию. У Карла были друзья среди дублинских музыкантов, и ему удалось договориться о концерте, чтобы вытащить «Треугольник» из сухой, кислой атмосферы бирмингемского августа.

— В Ирландии сейчас дожди, — пообещал он нам. Паром был пропитан спиртным, настоящий кораблик в бутылке. Если как следует выпить, то начинает казаться, что он вовсе не двигается. Рейчел поехала с нами, но «Свободный жребий» отправились на фестиваль в Вулверхэмптоне. Мы вчетвером сидели на скамейке с банками крепкого пива, глядя, как вода разбивает утренний свет и топит его в темнеющих кровоподтеках теней. Карл царапал что–то в своем блокноте, закусив губу, отбивая ритм на серой ножке столика. Двигатель судна вел свою мрачную, пустую басовую партию где–то на грани между звуком и физическим ощущением.

Рецензия Майка Уэста на концерт в Хэнли появилась в «NME» несколько дней назад:

«Треугольник» — трио из Бирмингема обитает на темной стороне звуковой дорожки. Их альбом скоро выйдет на «Фэрнис рекордз», они замораживают публику своей жесткой музыкой и горькими, призрачными песнями. Громкие номера сменяются спокойными, безукоризненный ритм оттеняет ирландский акцент вокалиста Карла. Он поет о жестоких городах, незнакомцах, жертвах, крови и сперме. Их недавний сингл «Дорога в огонь» — жесткая, отчаянная вещь. Они не пытаются создавать имитации фолк–музыки, как это делают The Waterboys, вместо этого «Треугольник» берет мрачные темы фольклора и превращает их в причудливый урбанистический блюз. Скоро они окажутся в вашем городе, ваших снах, прямо перед вашим лицом. Берегитесь».

Гэри Аллен из «Мелоди Мейкер», видевший нас в Бристоле, был не столь впечатлен:

«Треугольник» — пустоватая и переполненная негативом команда. Она несет на себе отпечаток Velvets, Вunnymen», Smiths, будто тяжелое пальто. Сегодняшнее выступление было замешано на страхе и акустическом сухом льде, но, к нашему прискорбию, не слишком–то порадовало. Возможно, это даже символично, мы видим, каким пустым и бессмысленным стал инди–рок. В то время как танцевальная музыка объединяет, традиционные рок–группы, подобные «Треугольнику», заставляют слушателя почувствовать себя одиноким. Если вас утомила экзистенциальная тоска, дешевый сидр и студенческие займы, вам лучше остаться с Manics, или даже с Samaritans».

Нам понравилось про «сухой акустический лед». На пароме нам не слишком хотелось вступать в разговоры и рассуждать о футболе с накачавшимися пивом фанатами «Манчестер Юнайтед», сидевшими на соседней скамейке, нас полностью устраивало наше общество. Даже Карл был в хорошем настроении, рассказывал о группах, которые он видел в Дублине и Белфасте во время прошлых гастролей.

— Даже дети, которые играют на скрипке и аккордеоне в пабах, дают жару, как Stiff Little Fingers [54]. Это ошеломляет. Там действительно изголодались по музыке.

Впервые оказавшись вместе в дороге, тем более на воде, Йен и Рейчел прилипли друг к другу, как подростки на первом свидании, они дышали воздухом, пропитанным поцелуями. Их глаза подбирали клочки света, танцующие на волнах. Мы с Карлом остерегались целоваться на публике, но прижались друг к другу, используя опьянение как предлог для контакта. Такие трюки можно заметить в любом пабе.

Приятные вибрации были слегка подпорчены на таможне, где группу задержали и досматривали целый час. Они перерыли все сумки и чехлы с инструментами, точно отыскивая пятна пыли на армейском парадном мундире. Затем нас развели по разным комнатам и обыскали с ног до головы. От выпивки я впал в жуткую стеснительность и потому чувствовал себя, как в одном из тех снов, где ты оказываешься голым перед толпой или не можешь найти туалет в переполненном поезде. Не знаю, искали они наркотики или что–то другое. В поезде по дороге до Дублина никто из нас не произнес ни слова.

Мы оставили свой автобус в Бирмингеме и взяли с собой только гитары, Йену пообещали одолжить ударную установку у местной группы. Мокрые улицы блестели, как полоски магнезии. Наш отель находился рядом с мостом О’Коннел, с видом на реку. По обоим концам моста сидели нищие, один из них держал кружку так, точно в ней был яд, который он уже приготовился выпить.

Отель был старомодный, небольшой; огромные масляные полотна создавали атмосферу музея. Йен и Рейчел поселились на третьем этаже, а мы с Карлом — на четвертом. В двухместном номере. Мы настроили гитары и порепетировали пару новых песен, затем пили кофе и целовались. Дождь стучал в окно. Карл провалился в сон, а я смотрел на его лицо, ставшее таким детским и мирным в объятьях сумрака. Когда он проснулся, мы занялись любовью, приняли вместе душ и отправились на прогулку. То, что произошло в Стоуке беспокоило нас обоих, но мы не могли говорить об этом.