От голубого к черному

Пока мы были в отеле, прошел сильный дождь, с навесов магазинов до сих пор капало, и призраки реки мелькали в ее темных водах. Мы прошли мимо Бург–Куэй, который мне напомнил песню Филипа Шеврона [55] «Под часами Клери»: «Бург–Куэй в ночи/ В темноте и зловонии/ Говорит, что мне не стоит бороться/ С парнем без лица. Мост превратил воду в темную плиту».

— Так где же часы? — спросил я.

Карл улыбнулся:

— Вообще–то не здесь.

Мы замедлили шаги перед щитом, заклеенным афишами концертов. Один маленький голубой постер сообщал, что «Тайные раны», «Треугольник» и «Черный камень» играют сегодня в «Скрипаче». По дороге обратно на О’Коннел–стрит Карл показал на универмаг с неоклассической резьбой на рамах. Часы висели над белыми колоннами входа. В нескольких ярдах от входа стоял автобус с надписью «En Lar». Позади нас возвышалась каменная скульптура Ирландского героя, его руки были простерты в сторону забитой машинами дороги. Карл двинулся было прочитать надпись под статуей, но остановился. Под ногами статуи был сухой клочок темной мостовой: очертания человеческой фигуры, скрюченной на сторону, точно отклонившаяся тень. Изображение, оставленное дождем.

Позже я сообразил, что кто–то, должно быть, пережидал там дождь, а затем ушел, а может, его увели. Мы с Карлом выпили в «О’Нейлс», переполненном пабе, где можно было укрыться от всего на свете. Ирландские порции выпивки были настолько велики, что не было нужды покупать двойные. Затем еще один паб, где подростковая фолк–группа — скрипка, бас, флейта и ударные — играла медленные инструментальные баллады. Карл слушал внимательно, но затем повернулся ко мне и сказал:

— Не люблю фолк, слишком уж незатейливо. Слишком приглажено.

Когда мы возвращались в отель, улицы были заполнены машинами и пешеходами. Повсюду нищие, некоторые из них пытались заговаривать с прохожими. Все бурлило вокруг нас, мне показалось, что я слышу звук прибоя, точно мы оказались прямо в реке. Нам обоим было необходимо слегка протрезветь перед выступлением.

Мы встретились с Рейчел и Йеном в баре отеля в шесть часов и отправились в ближайший ресторан подзаправиться рыбой с картошкой. Они о чем–то поспорили и теперь пытались помириться, обмениваясь тихими нежностями и осторожными прикосновениями. Мы перебрались в маленький паб со стенами, обшитыми темным деревом, — та разновидность декора, что кажется фальшивой, когда ты в Англии. Мы распланировали наше получасовое выступление, включив в него новую песню, которую до этого играли только на репетициях. Мы так толком и не протрезвели, хотя Карл беспрерывно курил, пытаясь ограничить себя в выпивке и сохранить под контролем свой страх сцены. Я видел, как он выходил на сцену и куда более пьяным, чем сейчас, но это сбивало его с ритма.

Поспешно вернувшись в отель за гитарами и барабанными палочками Йена — особая пара, которую он купил в Гластонбери и использовал только на концертах, — мы отправились до «Скрипача» и добрались как раз ко времени саунд–чека. Он прошел не слишком хорошо, гитары звучали довольно грязно, звук куда–то проваливался. Точно церковные колокола под водой. Звукоинженер сперва обругал нашу игру, а затем заявил, что на живом выступлении это не имеет значения. Карл сознательно сделал звук своей гитары более резким и рваным, чтобы замаскировать нехватку чистоты. Мы начали сожалеть о том, что приехали без своего сопровождения, без Мартина–то можно было легко обойтись, но Алекс или Джим нам бы сейчас пригодились. За сценой я попытался приободрить ребят:

— Просто играйте, твердо и жестко. Когда в зал набьется публика, звучание станет лучше. Они поглотят эхо.

— Для этого–то они и нужны, — сказал Карл, — без них музыка не может стать настоящей.

Мы взяли по банке пива в баре, где собралось около сотни человек: ребятишки в майках с Nirvana и Husker Du, с торчащими волосами и обведенными черным карандашом глазами. Когда появился «Черный камень», из ниоткуда вдруг появилось гораздо больше народа. Это явно была местная команда — панковский квинтет с двумя вокалистами, парнем и девушкой. Под их музыку публика прыгала и дергалась как безумная. Звук был сырой, ударные звучали слишком громко, но вокал было слышно неплохо. Мне понравилась идея использования двух голосов, один ведет мелодию, а второй крадется за ней со зловещим, повторяющимся бормотанием. Темы песен были почерпнуты из фольклора и разных страшилок: вороны, утопленницы, похороны. По крайней мере, подумал я, это можно слушать.

Когда их выступление закончилось, мы поспешили за сцену и влили в себя еще пива, пока настраивались. «Скрытые раны», четыре тихих парня из Корка, прошли мимо нас и поздоровались. Их менеджер Пол был другом Карла, он–то и устроил нам это выступление. Карл открыл для него банку пива, и мы уселись за низким столом, слушая новый альбом The Cure, грохотавший из динамиков. Первая песня, «Открыто», была самой мощной песней из всех, что они написали. Она следовала вниз по спирали, точно пьяный на вечеринке, переходя от маниакального возбуждения к глухому отчаянию.

Наше выступление прошло на удивление хорошо, учитывая то, что мы были здесь совершенно неизвестны. На «Третьем пролете» парочка панков принялась прыгать поверх толпы, хотя во время второй паузы/ударной секвенции в конце они исчезли из виду. Звук по–прежнему был мутный, лидер–гитара и бас едва отличимы, но барабаны Йена прорывались с холодной четкостью. Следующей мы сыграли «Загадку незнакомца», стоя в темноте, повернувшись спиной к публике. Когда Йен рассмеялся в микрофон, мы с Карлом развернулись и сыграли резкий, рваный металлический финал. Затем, не останавливаясь, мы начали упрощенную версию «Ответа». Публика в первых рядах бешено дергалась, сзади безмолвствовала и не шевелилась. Меня трясло от прилива адреналина, я жалел, что столько выпил.

Следующей мы сыграли новую песню «Из глины». Мы ее так и не записали, хотя из нее вышел бы хороший би–сайд. Она была короткая и быстрая, с тяжелым басовым риффом и легкой воздушной соло–гитарой. Карл пел текст как заклинание. Он пел об убийстве ребенка на строительной площадке. Это было до дела Булджера, и я не думаю, что он имел в виду какого–то конкретного ребенка. Финал был горьким и обескураживающим: «Растерзай и выкинь/ Ты, кукла из глины/ Ты, любовник из глины/ Разбитый и распластанный/ Эти люди — из глины/ Наши дети — из глины». Последние слова произносились под стук барабанов. Мы продолжили «Его рот», потом «Текучая и стоячая вода», с новым финалом, тем, что Карл придумал в Хэнли. Теперь кое–кто из публики перед сценой раскачивался, вытирая с лица кровь после диких танцев, ряды бледных лиц колыхались взад–вперед, когда звук нарастал. Карл казался удивительно спокойным, точно ярость аудитории нейтрализовала его собственную злость.

Обратившись в первый раз к публике, он сказал: «Мы — «Треугольник“. Мы рады играть здесь. Еще увидимся. Раз. Два. Три. Четыре». Мы закончили изломанной версией «Города комендантского часа», его спокойствие осадило публику, как лампа–вспышка. Мы с Карлом отключили гитары и отнесли их за сцену, пока Йен играл короткий, нервный дуэт с драм–машиной, которую мы позаимствовали на «Фэрнис Рекордз». Затем он присоединился к нам в раздевалке, где его уже ждала открытая банка пива. Пол приготовил для нас чек, он не покрыл наши расходы, но мы не жаловались. Когда снова зазвучал альбом The Cure, на сей раз это была песня «Доверие», Рейчел присоединилась к нам. Она агрессивно поцеловала Йена в угол рта. Мы с Карлом плюхнулись на пол в обнимку, ища друг в друге силу, которой в нас не было. Как обычно.

Ввалились «Черный камень», все с косяками в зубах и галдящие, перебивая друг друга. Как единственный не–ирландский участник «Треугольника» — у Йена мать была ирландкой, хотя акцент у него чисто бирмингемский — я почувствовал себя слегка не в своей тарелке. Их басист допрашивал меня о бирмингемской музыкальной сцене.

— Знаете, вы дали миру хэви–метал. А мир взял его и превратил в скверную шутку. Но это не ваша вина.