От голубого к черному

То был непростой день, в голову лезли мысли о будущем. Короткий тур вымотал нас, но не дал удовлетворения, ожидание выхода альбома превратило наши отношения с публикой в нечто большее, чем одноразовое свидание. Если мы не начнем зарабатывать деньги до конца года, мы распадемся. Мартин нас всех достал. Пьянство Карла очень беспокоило меня, как, впрочем, и мое собственное. Эмоции, которые мы выдирали из себя в студии и на сцене не так–то легко пережить на задворках улиц Бирмингема. А здесь, в Стоуке, прекрасном и разрушенном, все напоминало нам о том, что то, что ты считаешь бесценным, может исчезнуть, когда придут судебные приставы. Смогут ли они это продать или нет. Мы прошлись от Нортвуда до Хэнли и обратно. Карл царапал стихи в своем красном блокноте, я прикидывал, каковы шансы заставить Йена Маккалока [53] бросить Лоррейн и отправиться странствовать со мной по индустриальным джунглям. По крайней мере мы держались подальше от пабов.

Вечеринка началась на засыпанном гравием заднем дворе Нейла, мы смотрели, как закат окрашивает горизонт малиновым и лиловым пламенем. Нейл приготовил огромный противень цыплят с рисом. Это был тихий маленький человечек с обесцвеченными дредами и бледно–голубыми глазами. Его дом выглядел удивительно минималистичным — практически ничего, кроме футонов, кушеток и колонок. Мы пили бутылочное пиво и слушали невероятно странное сочетание ар–энд–би, хардкор–техно и спейс–рока, сотрясающее пол откуда–то, где была спрятана стереосистема. Меж тем стемнело, музыка была слишком громкой и мощной, так что нам ничего не оставалось делать, кроме как танцевать.

Прибыли другие гости, совсем юные, почти дети. Вечеринка расползлась по всему дому. Только наверху в комнатах не было колонок, хотя звук несся с обоих концов коридора. Бумажные абажуры отсвечивали ярко–розовым и ярко–голубым. Тощие пацаны знаками показывая друг другу заткнуться, закидывались таблетками. Парочки сплетались в сумеречной зоне, не то в танце, не то в любовной прелюдии. Казалось, все на пути к превращению во что–то иное.

Карл исчез. Дайан и Энди отправились наверх, изучить содержимое пакетика из фольги, который они только что купили. Я был почти девственником в наркотиках, за исключением выпивки и травки. Мне казалось, что они слишком многое забирают у людей, а я не был уверен, что готов отдавать столько. Что бы это ни было. Помимо пива, в кухне Нейла нашлась еще и водка, я налил ее в винный бокал и выскользнул через заднюю дверь, где несколько человек растянулись на холодных камнях. Высокий худой парень стоял, прислонившись к стене, его костлявые руки отстукивали ритм. Он тронул меня за рукав, когда я проходил мимо него.

— Привет, незнакомец. Ты здесь новенький?

— Да, но мне не нужны инструкции, как добраться до твоего места.

— Ты не знаешь, что теряешь. — Под бесцветными бровями его глаза были темны от вопросов. — Что привело тебя сюда? Ты остаешься с Нейлом?

Я рассказал ему про «Треугольник» и про концерт. Он рассмеялся странным бесстрастным смехом.

— Это чертовски печально. Живая музыка так чертовски мертва, милый. Кому нужно, чтобы люди карабкались на сцену и пели. Какой в этом смысл?

Я подумал о «Треугольнике» на сцене, насколько лучше мы звучали вживую, чем в студии. A The Fall. А Bunnymen.

— Живая музыка бывает разная, — ответил я. — Это нечто реальное. Людям по–прежнему нужны зрелища. Создавать их, смотреть на них. Как в театре.

— Театр? Это еще что за хрень? Это типа игры на сцене? Только не говори мне, что такое еще бывает. — Он просунул руку в мой задний карман, прижавшись пальцами. — Раз тебе нравятся зрелища, как насчет этого?

Я посмотрел на него безо всякого выражения.

— Ты долбаный педик или что?

Он молча отшатнулся и чуть не упал, в спешке пытаясь убраться из моего поля зрения. Я почувствовал себя почти виноватым.

В глубине дома Нейл и Мартин погрузились в какой–то личный разговор. Нейл показал на меня и что–то прошептал Мартину, тот рассмеялся. Я решил подлить себе еще водки, но пока я искал бутылку, музыка замедлилась и кухня начала дрожать. Стены покрылись холодным потом. Я сел в углу, готовый прикрыть голову, если дом начнет разваливаться. Рваные электронные риффы вспыхивали внутри моих закрытых глаз. Чтобы успокоиться, я прислушался. В этой музыке было больше басов, чем в хаусе и техно: глубокий сине–черный пульс, удерживающий и больно бьющий. Возможно, это следующий этап танцевальной музыки.

Не то что бы я был большой любитель танцев. В это время музыкальная пресса как раз разорвала трехлетние отношения с хаусом и рейвом. Целых три года любые другие формы черной музыки полностью игнорировались, а неудавшиеся рок–журналисты вроде Джека Баррона глумились над тормозами, не поспешившими присоединиться к «новой музыкальной революции». Теми, кто все еще не сообразил, что, нося бейсболку задом наперед и раскачиваясь под экстази, распевая «ба–ба–ди, ба–ба–да, ба–ба–ди, ба–ба–да», ты сокрушишь капитализм и поставишь его на колени.

Когда я открыл глаза, стены снова оказались на месте. Не стоит недооценивать дурное настроение: оно помогало мне сохранить здравый смысл еще с детских лет. Я поднялся и принялся смотреть на людей, бродящих в поисках чего–то, что я не видел. Все они казались смутно знакомыми, вроде тех, что были на концерте, но с которыми я никогда не встречался. Чья–то рука схватила меня за плечо.

— Ты в п–ррядке, чу–увак? — это был Нейл, пытавшийся изобразить бирмингемский акцент.

— Все отлично, да. Просто устал.

Его глаза были фарфорово–голубыми, удивленными, сочувственными.

— Хочешь, помогу тебе взбодриться?

Он пошарил в кармане своей красной рубашки и выудил белую таблетку.

— Тебе надо расслабиться, Дэвид. Твой парень наверху, накуривается. Я видел его. Пусть поезд мчится себе дальше. Ты можешь путешествовать и без него. Ты можешь летать.

Он чокнутый, догадался я. Я взял таблетку с его ладони и проглотил ее.

Несколько минут спустя мы с Нейлом танцевали в одной из комнат первого этажа. Я чувствовал себя легче и свободнее, чем прежде. Он надвинулся на меня и я прижался к стене. Пряжки на ремнях клацнули друг об друга. На секунду наши члены соприкоснулись сквозь деним. Я поежился, вдыхая тьму. Это было хорошо, беспроблемно, и я легко мог это получить. Я улыбнулся Нейлу и направился к лестнице. Он потянул меня за рукав.

— Подожди.

Мы проплыли вдоль медлительного канала лиц. Он нырнул в кухню и вернулся с двумя бутылками воды.

— Возьми это. И возвращайся за добавкой. Не выливай.

На лестнице люди лежали под немыслимыми углами. Мое зрение плыло, как ручная камера. Каким–то образом мое сознание отделилось от тела и чувств и могло прочесть партитуру музыки для хаоса. Я вовсе не пытался уверить себя, что двое мужчин, касавшихся меня за последние полчаса должны стать моим Адонисом. То был эффект экстази или чего–то в этом роде. Я подумал о той ночи, когда я снял в «Соловье» парня, который двигался на очень сексуальной волне. Любовный голубь, как он это называл. Так он смотрелся в моей постели — бледные руки раскинуты в стороны, когда он трепыхался на моей груди, выкрикивая: «Я лечу, я лечу». На следующее утро похмелье окутало болью все его тело.

Музыка все еще клубилась, как дым, по коридору. В первой комнате, куда я попытался войти, никто не шевелился. Единственный источник света — красные огоньки косяков, хотя я почувствовал не только запах гашиша. Там была Дайан, голова откинута назад, рот открыт, точно она собирается запеть. В следующей комнате я не смог ничего разглядеть. Судя по звукам, там несколько человек не то пытались утопиться, не то занимались любовью. Воздух пах холодом, но казался теплым. Затем какая–то фигура выскочила из темноты и направилась ко мне, превратившись в тень с бледной головой. Это был Карл. Он был полностью одет. Мы стояли в дверях, смущенные.

— Пошли отсюда, — сказал он.

Лунный свет окутывал уличные фонари бледными отблесками, превращая узкие аллеи в каналы. На парковке, огороженной невысокой кирпичной стеной, стояли как новые, так и побитые машины. Мы с Карлом забрели в запущенный двор, покрытый гравием, бетоном и травой. В глубине двора стояло заброшенное бунгало с пустыми дверными проемами, побеленное внутри. Мы стояли там, точно позируя для видео, и целовались. Наши губы были сухими и потрескавшимися. Мы выпили немного воды. Мы застыли посреди этих темных грязных задворков с пустыми дверными проемами.