От голубого к черному

Выступление было не слишком впечатляющим — камерным, если проявить великодушие, «никудышным» — если нет. Публика в узком прокуренном зале, состоявшая из обдолбанных обитателей сумерек, едва ли могла нам чем–то помочь. «Лента» рассыпалась на нитки: если им удавалось всем вместе начать играть одну и ту же песню, это можно было считать редкой удачей. Джон, гитарист, пялился на лампочки над головой до тех пор, пока Алекс не заставил притушить их до яркости свечей. Мэтт явно аккомпанировал голосам, звучащим в его голове. Похоже, у него там распевал церковный хор под аккомпанемент Napalm Death.

Мы довольно вяло прошлись по всем песням альбома, кроме «Фуги», плюс «Из глины» и «Порванные струны». Странно, насколько устаревшим казался материал «Жестких теней» теперь, когда у нас был записанный, упакованный в коробочки артефакт. Карл произвел несколько невнятных аккордов и сбил нас с Йеном с толку, вернувшись к студийной версии «Стоячей и текущей воды». Мы планировали сыграть анкор «На расстоянии», но вместо этого воткнули его в конец нашего выступления. После последнего куплета раздался глубокий вой фидбека и огни погасли. Это вышло не преднамеренно, но получился достойный финал.

После концерта мы скурили оставшийся гашиш и выпили бессчетное количество бутылок отличного голландского пива. Алан предложил Карлу «марку», но он отказался, к моему величайшему облегчению. Мысль о Карле под кислотой меня пугала. Голландские ребята из музыкального бизнеса и друзья Алана были с нами очень любезны. Мы начали мечтать о европейском туре в декабре, после завершения британского тура, о котором мы старались не думать. Клуб все еще был открыт, индустриальная музыка пугала неподвижных обитателей, смотревших во мраке свои личные фильмы. «Лента» вернулись к себе в отель почти сразу же после выступления.

На следующее утро мы пропустили завтрак, выбравшись лишь глотнуть кофе и забили на ланч. Небольшая порция еневера помогла избавиться от головной боли. Карл с некоторым удивлением уставился на прозрачную жидкость в своем стакане.

— Почему в других странах не пьют еневер вместо джина? — сказал он. — Тогда бы количество самоубийств резко упало. «Самаритянам» стоило бы заняться его рекламой. И какое воздействие это бы оказало на население? Нас поглотит маниакально–депрессивный психоз. Экономика начнет меняться каждый день. Леонард Коэн попал бы в Top of the Pops.

Мы провели день, болтаясь по окрестностям, покупая диски и майки со странными рисунками. В каждом баре, куда мы заходили, играло какое–то техно с сэмплами из старых записей: соул–вокал, фортепьянная мелодия, одинокая труба. Призрак из машины. Мы поспорили о том, означает ли сэмплинг конец настоящей музыки или же он просто подворовывает из ее музыкального шкафа. Йен сказал:

— Вы оба просто повторяете то, что где–то вычитали.

Мы втроем поели в эфиопском ресторане в студенческом квартале, упомянутом в путеводителе «Тайм–аут», еду там подают на гигантском блинчике, от которого ты отрываешь куски и макаешь в соус. После этого Йен, который был непривычно тихим в тот день, отправился куда–то по своим делам, а мы с Карлом решили посетить Вармусстрат [56].

Через два часа, пройдя несколько тематических баров, мы вошли в клуб, где большая часть стен была зеркальной. Внезапно отражение оказывалось настоящим баром. Музыка — техно–эквивалент спид–метала. Здесь были мужчины со всей Европы и из Америки: джинсовые куртки, кожаные жилетки, облегающие комбинезоны, трусы–стринги, боксерские шорты, блестящий макияж. Их оцепенелый, безмятежный вид намекал, что чтобы ни случилось дальше, они уже оказались там, где хотели. Только некоторые из них — одинокие новички — активно искали партнеров, остальные уже нашли их по случаю, точно на неожиданной распродаже в музыкальном магазине. Интернациональный язык любовной прелюдии заменял беседу. Некоторые пары уходили вместе, другие перемещались в дальние комнаты клуба.

Неизбежно, там была ничем не помеченная дверь. Точно запасной пожарный выход. Оттуда вышел мужчина, с красным лицом, застегивая на ходу джинсовую рубашку. Карл потянул меня за рукав:

— Мы можем посмотреть?

Я встревожился, но не подал виду и лишь пожал плечами. Два парня вышли, держась за руки, одинаково улыбаясь. Вокруг нас загорелые, затянутые в кожу ребята пили бутылочное пиво. Стены были украшены гигантскими рисунками Тома Финляндского [57] — фигуры почти в натуральную величину, детали — нет. В качестве сидений использовались старые бочки. Кондиционер очень мощный, изо рта понимались облачка пара. Я поежился, засэмплированная дива завывала из колонок под потолком. Карл потянул меня за собой.

— Там будет теплее.

Там действительно было теплее, но только благодаря жару тел. Бледно–красный верхний свет, точно здесь царил вечный закат, делал фигуры едва различимыми. Единственная мебель — пара столов с чашами, по–видимому, полными презервативов. Звучал медленный, монотонный хаус, один и тот же закольцованный фрагмент повторялся снова и снова. Я не мог с уверенностью сказать, были ли стоны и бормотание, что я слышал, живыми или записанными. Парочки лежали на полу и стояли, прислонившись к стенам, используя друг друга или третью сторону в качестве мебели. Это не походило на Тома Финляндского. На самом деле я подумал о другом финском художнике — Туве Янссен: ее пухлых муми–троллях и остроголовых, глазастых призраках. Я потянулся к руке Карла, он целовал кого–то.

Я схватил его за рукав и покачал головой. Его партнер, мускулистый парень с короткими светлыми волосами, улыбнулся мне. Точно во сне я увидел, как его рука переместилась в промежность Карла и расстегнула молнию. Карл нежно сжал мою руку, затем он принялся ласкать парня. Мне стало холодно, точно я вновь переживал то, что однажды уже случилось. Когда они начали дрочить друг друга, я пошел прочь. Чья–то рука, погладившая меня по заднице, замерла.

Я подумал, а на хрен все это. Он был крепкий, темноволосый, похож на валлийца, единственное слово, которое он произнес — «да». Я прижал его к стене и поцеловал, пытаясь освободить свой рассудок от мыслей. Он погладил мою промежность, но я не позволил ему расстегнуть молнию: это было бы слишком, вроде моих «раздетых» снов. Вместо этого я взял в рот его член так яростно, что он почти моментально кончил, он двигался в такт музыке, его пальцы запутались в моих волосах. Затем я прижался к стене, закрыв лицо руками. Спустя какое–то время я почувствовал чью–то руку на своем плече. Это был Карл.

— Пойдем, — сказал он.

Мы вернулись в Рокин в молчании. Дождь кончился, но воздух был холодным. Черные отпечатки листвы разметили желтую мостовую. Канал казался лентой, сотканной из мрака, свет фонарей мерцал в нем, точно фары машин в тумане. Большинство баров были все еще открыты, но в кафе царила темнота. Наконец Карл остановился у входа в бар, находившийся в подвале, зеленая неоновая вывеска с силуэтами остроконечных листиков обрамляла темное окно.

— Хочешь накуриться? — я посмотрел на него. — Пошли.

Внутри свет был опутан неподвижными трехмерными тенями. Альбом Боба Марли тихо играл где–то в глубине бара. Большинство столиков было занято, но никто не разговаривал. Изучив написанное от руки меню, я купил два косяка с «хаус–ред». Очень хорошая трава. Очень, очень… хорошая. Мой гнев съежился и стал хрупким, скорее орнамент, нежели пламя. Карл посмотрел на меня сквозь облако горького дыма.

— Почему ты не остановился? — спросил я.

— Чтобы заставить понять тебя кое–что.

— Что? Понять что?

— Чтобы ты увидел. Если ты задаешь вопросы, значит ты не врубился.

— Я видел, на что ты хотел заставить меня смотреть. Вы с этим парнем, присосавшиеся друг к другу, точно парочка сладких педиков. Но, блядь, что ты… Господи, мать твою, Иисусе, слезоточивый.

— Я хотел, чтобы ты кое–что понял. Про меня. Про то, что случилось с Дином. Про себя. Я не могу найти слов для этого. Никогда не мог. Но мне кажется, до тебя что–то дошло. Потому что ты не просто смотрел. Я видел тебя.