От голубого к черному

Оглядываясь назад, я понимаю, что именно в то время Карл и Мартин начали ссориться. По дороге на первое выступление, в бристольском клубе «Руно и бочонок» Мартин сказал нам, что добыл для всех нас отдельные номера в отеле.

— Я нынче щедрый.

Мы с Карлом переглянулись.

— Ты должен был нас предупредить, — сказал Карл.

— Почему?

— Потому что мы не хотим отдельные номера. Мы хотим быть вместе, ты, тупая пизда.

— Ну, так вышло. В другой раз, может быть, вы с Дэвидом сможете получить двойной номер. Можете сдвинуть кровати вместе.

Оказалось, что у Карла в номере двуспальная кровать, так что мы с легкостью могли спать на ней вместе. Мы трахнулись утром и спустились вниз слишком поздно, опоздав на завтрак и испытывая смутную неловкость. Хотя гастроли вынуждали нас быть вместе практически все время, но только ночь и раннее утро были единственным временем, когда мы могли побыть действительно вместе. Мы использовали это время, чтобы выяснить, что мы чувствуем, создавая свой кусочек дома в мире закулисья. Это помогало Карлу избавиться от маниакального состояния, сопровождавшего выступления, и унылой опустошенности, что подчас следовала за ним. Я был рад помочь, не из–за всей этой чуши типа хозяин/раб, но потому что я понимал, насколько он в этом нуждается.

Во время переездов он предпочитал свернуться калачиком на заднем сидении с блокнотом или каким–нибудь детективом. Он притащил с дюжину романов Корнелла Вулрича [49], сплошь издания семидесятых годов в черных бумажных обложках. Как–то ночью, будучи пьяным, он зачитал мне несколько страниц из истории об убийце, который бежит от полиции. Его попытки скрыть свое преступление приводят лишь к тому, что его объявляют в розыск, и он начинает воображать, что все, кто видит его, это свидетели и должны замолчать навеки. После того, как он совершил четыре бессмысленных убийства, его застрелил полицейский. Он знает, что умирает. Истекая кровью под пиджаком, но не желая обращаться за помощью, он ловит такси и просит водителя повозить его вокруг парка. Водитель едет и включает радио. Музыка, как всегда, немного облегчила боль.

После выступлений Карл напивался как сумасшедший. Казалось, он стремится погрузиться в тишину, пытаясь заглушить музыку в своей голове, даже если это означает заглушить все остальное. Но насколько бы он ни был пьян, он всегда мог ходить, всегда мог функционировать на механическом уровне. Ритм сохранялся, но вокальный трек проебан. В одну особенно бестолковую ночь — кажется, в Рединге — я потерял его в переполненном ночном клубе. Через двадцать минут я нашел его возле входа. Он стоял, прислонившись к стене, подергиваясь отчасти точно в танце, отчасти от неприкрытого беспокойства.

— Привет, — брякнул он. — Гуляешь?

— Вообще–то, Карл, я искал тебя. Ты в порядке?

— Дэвид, гуляешь? — он показал рукой на бар. — Все в порядке, щас принесу. — Глаза у него были покрасневшие, но трезвые. — Чистая водка и побольше льда?

В некоторые из этих затянувшихся ночей, когда Карл погружался в замкнутый мир в своей голове, я беседовал с Дайан. Она была спокойным, сдержанным человеком, в пении больше полагалась на сконцентрированную силу, чем на спонтанную ярость. Ее суховатая ирония была для меня своего рода отдушиной после глубокой печали Карла и мистической ерунды Йена.

— Я себя не слишком уютно чувствую со всей этой божественно вдохновленной ерундой, — сказала она мне. — Если ты думаешь, что то, что происходит в твоей голове пришло от ангелов, демонов, духов Земли или чего там еще, значит, ты просто пытаешься спрятаться от понимания того, что ты сам сотворил это. Ты работаешь, даже когда спишь. Написание песен это тоже работа, а вовсе не магия.

Карл ее беспокоил: «Он как будто не может стоять на ногах, все время падает. Он опирается на людей, чтобы обрести равновесие, а затем, пошатываясь, уходит от них прочь, рассчитывая, что они по–прежнему будут стоять сзади, чтобы поддержать его в случае падения. У него нет ощущения себя. Ему нужны люди, но он в них не нуждается. Как поется в старой песне: Она хочет, но она не хочет меня. Не понимаю, что это значит. Вот из–за чего мы на самом деле расстались. А еще то, что он заразил меня сифилисом. Но я уверена, он рассказал тебе об этом».

На сцене «Свободный жребий» стали держаться лучше, чем прежде. Чувство пространства Дайан преодолевало грубые хэви–металлические ритмы двух гитаристов. Мэтт, лидер–гитарист, охотно давал ей вести песню, его риффы оттеняли ее голос, точно крики боли от ударов. Перед каждым сетом и между песнями Дайан оставалась спокойной и тихой. Слова вырывались из ее горла, а она пристально всматривалась в темноту, точно сама удивляясь своему голосу. «Ты смотришь на своих детей/ Ты говоришь/ Они видят твои глаза/ У тебя на затылке». Я мог понять, почему она так привлекала Карла. В ней была глубина без противоречий: она была постоянной и неизменной.

«Треугольник» выступал вполне успешно. Случались кое–какие технические проблемы: гул от перегревшихся усилителей и помехи заставляли Карла с горечью говорить, что было бы неплохо, если бы мы прославились настолько, что могли бы играть акустические концерты на MTV. В большинстве клубов, где мы играли, сцена была настолько узкой, что звук отражался от задней стены. Выехав за пределы Бирмингема, мы начали понимать, кто такие наши фаны: люди, которые покупают майку на одном концерте и приходят в ней на другой. Неудивительно, «Дорога в огонь» всегда принималась хорошо. Мне стало казаться, что она о гастролях и о том, что Карл чувствует на сцене. «Они идут с тобой по дороге/ Их голоса, их лица, их руки/ Говорят тебе, что ты один». Поскольку это была спокойная песня, без агрессии «Третьего пролета» или «Города комендантского часа», возникало ощущение, что он немного теряется в ней. Нас радовало то, что у нас уже есть законченный альбом, — точно песни уже сыграны помимо нас и все, что нам оставалось, — это пропустить их через себя; казалось, это заставляло Карла чувствовать себя более обособленным от группы. Точно он боялся музыки. Выступления стали хаотичными, то, что должно было быть единым, все больше походило на вопрос и ответ.

Мартина беспокоил звук.

— Он слишком холодный, вы не пробираете публику. Никому не хочется уйти после концерта с ощущением холода и пустоты внутри.

Но на Дайан, которую не волновали коммерческие вопросы, наше шоу произвело впечатление.

— Мне не нравится твой лирический герой, — сказала она Карлу. — Я лучше послушаю The Fall или U2. Но это хорошо, когда напоминают, что на самом деле все гораздо сложнее, чем кажется.

Наша публика была полна энтузиазма, но немногочисленна. Мы играли в рок–клубах, иногда в залах над пабами, сотня человек в зале в лучшем случае. Мартин сказал, что переход на меньшие площадки не поможет, поскольку толпа обычно приходит вместе с площадкой.

— Вы должны сделать себя заметными.

Публика казалась моложе, чем в Бирмингеме. Мы ощущали свой возраст, разумеется, Карлу было двадцать восемь, а нам с Йеном по двадцать шесть. Теперь, когда «Треугольник» начал подниматься, мы стали понимать, сколько времени мы растратили впустую. Как все быстро движется. Фаны рассказывали нам о новых группах, которых мы почти не знали: Marion [50], Strangelove [51], Tindersticks [52]. Новая кровь, в ожидании подписания контрактов.

Мне запомнился один момент, когда возникло ощущение, что потерянное время застыло вокруг нас. Мы приехали в Ноттингем поздно, из–за того что у фургона «Свободного жребия» возникли проблемы с двигателем, пока мы ползли по раскаленной M1. Мы болтались по округе, уставшие и полураздетые. Возле запертых дверей ноттингемского «Рок–сити» уже собралось несколько фанатов. Когда мы припарковались, юная парочка помахала нам руками из тени дверного проема. Им было лет по восемнадцать; несмотря на жару, на них были черные, под цвет волос, кардиганы. Карл посмотрел на них и тронул меня за руку. — Мы стареем, — сказал он.

Я остро ощутил тоску по утраченной невинности, укол зависти.