Испанский сон

Тем временем в штате Нью-Мексико дела тейпанских индейцев шли все хуже и хуже. Вскорости после отъезда старшего Адама власти вынудили их заключить невыгодный земельный договор, и знакомый нам касик задумался, не дал ли он маху, оставив на родной земле окутанный тайной бочонок пусть даже и без кольца. Чем хуже обстояли дела клана, тем больше бедный касик терзался тягостными сомнениями, пока к почтенным годам ему вдруг не ударило в голову, что истинная причина невзгод лежит вовсе в другом. Не от золотого кольца нужно было сдуру отказываться, сказал касику голос свыше; что было нужно, так это изначально не выдавать бочонка без предъявления серебряного кольца. Поступивши так с Адамом, именно он, касик, нарушил заветы предков и тем самым жестоко наказал и себя, и всех соплеменников. Осмыслив все это, касик тут же тронулся умом и строго наказал потомкам выдать бочонок только тому, кто предъявит одновременно оба кольца — и серебряное, и золотое. Больше касик уж ни о чем ином и не думал; как магическое заклинание, он повторял свой завет столько раз на дню, что во всем племени не осталось индейца, обойденного тайной. Одно время к бочонку был проложен туристский маршрут, но следующий касик запретил этот бизнес, опасаясь, что священный предмет будет попросту выкраден.

Младший Адам страстью к романтике полностью пошел в деда; на первые же заработанные деньги он купил «Форд-Т», сел за его новенький руль и тотчас дунул в западном направлении. Достигнув Тейпаны, он нашел молодого касика — внука того, что сошел с ума — и гордо предъявил ему золотое кольцо. Касик внимательно осмотрел кольцо и посмотрел на Адама с уважением, но одновременно и с вопросом, как бы ожидая чего-то еще.

«Понимаю, — догадался Адам, — ты хочешь знать, чего я хочу. Так знай: я хочу, чтобы мы немедленно поехали на высокий утес и выкопали бочонок».

Касик молчал, и Адам забеспокоился.

«Может быть, — с тревогой спросил он, — бочонка уже нет? Вы отдали его кому-то другому?»

Касик отрицательно покачал головой.

«В чем же дело? Нужно что-то еще?»

Касик знаком показал, что Адам не ошибается.

«Что же именно?»

«Кольцо, — отвечал касик. — Серебряное».

«Как? Моя легенда гласит…»

«Врет», — сказал касик, и больше Адаму не удалось добиться от него ни единого слова.

Разочарованный, он вернулся в Вирджинию и, движимый фамильной страстью к приключениям, устроился репортером в агентство новостей. После битвы при Ричмонде новостей в Вирджинии поубавилось, и молодой репортер изнывал от окружавшей его рутины; и тут в Европе грянула первая мировая война. Конечно же, только там было место Адама. Узнав, что Красный Крест ищет водителей для фронтовых медицинских бригад, он немедленно записался (не забывайте, он был отличным водителем) и к началу июня 1918 года прибыл в Италию через Париж. Каждый день, рискуя собой, он выезжал на передовую. Ровно через месяц, в тот самый момент, когда он раздавал шоколад солдатам в траншеях, снаряд австрийской мортиры разорвался в двух шагах от него, убив одного из солдат и оторвав ноги у другого; несмотря на то, что две сотни осколков буквально изрешетили тело Адама, он героически принялся спасать раненых солдат. В тяжелом состоянии он загремел в госпиталь и, вероятно, умер бы, если бы не бурный роман с медсестрой, немецкой аристократкой по имени… э-э…

(Здесь Вальд выразительно посмотрел на Сида.)

— Опустим детали, — предложил Сид. — После войны Польша получила независимость; Адам ощутил в душе мощный зов предков и, написав в Ричмонд трогательное письмо, с радостью возвратился на историческую родину и обосновался в городе Львове. Вас, может быть, интересует судьба медсестры? Ага… Ну, как бы там ни было, во Львов Адам приехал один; правда, тут же женился (между прочим, на дочери депутата сейма). Родился сын Эдик… но здесь мы временно оставим линию П. и возвратимся к Кампоаморам, бывшей креольской семье, пропустив — подчеркиваю! — не менее пяти поколений.

Все они с наполеоновских времен так и жили в объединенном городе Йебенесе, держали харчевню и были примечательны только тем, что добросовестно передавали детям и внукам старое семейное предание и серебряное кольцо. Даже первая мировая война, столь радикально вмешавшаяся в судьбу Адама П., не оказала на Кампоаморов никакого влияния. Однако в очередном поколении этих, казалось бы, тихих мещан неожиданно проклюнулся ген первого Франсиско, конкистадора; в то время как младшие братья его послушно пошли под ружье к будущему генералиссимусу, этот Франсиско сбежал из Йебенеса и присоединился к республиканским войскам.

Где-то в Кастилии (я не могу указать точней, поскольку информация носила оперативный характер) судьба свела Франсиско Кампоамора с подразделениями международных бригад. Вначале он познакомился с совсем молоденьким мальчиком, поляком по имени… впрочем, в целях конспирации имена интернационалистов были вымышлены, и мальчишка запомнился Франсиско Кампоамору как товарищ Мигель. На самом же деле это был не кто иной, как Эдик П., сын Адама из Львова; сам Адам тоже, по семейной традиции, собирался было на войну, но подоспели выборы в сейм, и он, поколебавшись, предпочел нырнуть в бурные воды политической деятельности. В порядке ретроспективы скажу, что выбор его не имел никакого значения, так как через несколько лет оба они — и повзрослевший Эдик, и папа его Адам — оказались в одном и том же сибирском лагере, только один как иностранный шпион в рядах интернационалистов, а другой как националист на аннексированной территории Западной Украины. Вы следите за перипетиями?

(При этих словах полностью уже обалдевший Эбенизер только и нашелся что молча кивнуть.)

— Затем Франсиско свел дружбу с русской регулировщицей по имени Исабель, не такой молоденькой, как Мигель, да и не совсем регулировщицей, поскольку регулировать в диспозиции войск было особенно нечего; конечно, Франсиско догадался, что она попросту агент НКВД. Но уважение его к Исабель от этого только возросло; забыв обо всех на свете делах, кроме единственного, они не расставались в течение трех суток, пока не был дан приказ об отводе ее подразделения на восток.

Конечно, не только дружбой народов занимался Франсиско Кампоамор — приходилось принимать участие и в театре военных действий, например в осаде толедского Алькасара… знаете эту историю? Комендант, сволочь, заперся в здании и никого не пускал; тогда Франсиско собственноручно изловил его сына и пригрозил, что ежели тот не…

(Тут Вальд опять выразительно посмотрел.)

— Ладно, — сказал Сид, — это детали… К концу войны, почувствовав усталость, Франсиско Кампоамор решил принять приглашение Советского Правительства поехать на отдых в Крым. В поезде он был несколько удивлен большим количеством отдыхающих. Удивление его возросло, когда пришла пора выходить: в Крыму оказалось значительно холоднее, чем он предполагал исходя из школьных уроков географии. Многое прояснилось, когда на соседних нарах обнаружился товарищ Мигель. Замечу, что в Испании их общение проходило на уровне жестов, так как Франсиско, понятно, не говорил по-польски, а Мигель, то есть Эдик — по-испански; великий, могучий русский язык быстро объединял их теперь. Через несколько месяцев, отражая политические изменения, к ним добавился Адам…

Здесь надобно пояснить, мистер Стамп, что в тоталитарном режиме существовала определенная иерархия, высший слой которой составляли чиновники, непосредственно обслуживающие режим, а следующий слой — работники, обслуживающие этих чиновников. Только эти два слоя и были свободными людьми (впрочем, временно, как станет ясно из последующего); все остальные были рабами, то есть сидели в лагерях и работали за бесплатно. Они тоже разделялись на два слоя: высшим слоем считались бывшие бандиты, а низшим — политические; первые через какой-то срок выходили на свободу (хотя и ненадолго), в отношении вторых делалось все возможное, чтоб они так и не вышли. В отличие от Новой Испании, где статус человека определялся пожизненно, гримаса тоталитаризма была весьма подвижной: высшие слои быстро перемещались в лагеря, и чем выше было положение человека до этого, тем ниже он падал. Теперь ясно, что положение троих наших героев было не самым плохим, но не так уж далеко от него. Хотя большинство людей оказывалось в лагерях совершенно не за что, более бесчеловечных условий их содержания мир не придумал; одетые кое-как заключенные тяжко работали в лютый мороз, толпами гибли от болезней и голода…