Испанский сон

Сынишка одного из этих поляков, обедневшего шляхтича П. (я сокращаю его фамилию с целью ускорения своего рассказа), интересовался на новом месте не столько серебром, сколько этнографией. Этот молодой человек, по имени

Áдам, прежде готовился к научной карьере; изучая окрестности серебряных приисков, он постепенно сблизился с жалкими остатками местного индейского населения, прежде столь многочисленного, и увлекся изучением их быта, истории и языка. Очарованный этой своеобразной культурой, он начал писать о ней научный труд такого масштаба и глубины, которые бы сделали честь любому современному нам исследованию.

К сожалению, в то время мало кто мог оценить работы Адама по достоинству; все попытки молодого энтузиаста найти деньги для их расширения или хотя бы публикации бесславно проваливались. Тем не менее, его активность и бескорыстие были замечены властями, в результате чего через какое-то время Адам был назначен уполномоченным по делам индейцев. Он прекрасно повел дело; прежде имевший среди индейцев репутацию чудака, теперь он сделался для них непререкаемым авторитетом. Естественно, он был теперь на короткой ноге и с потомками касика Тейпаны, того самого, которому Франсиско Кампоамор некогда передал свое обручальное кольцо. И, наконец, наступил день, когда на высоком берегу Рио-Гранде, за трубкой вирджинского табака, очередной хранитель золотого кольца поведал Адаму П., как единственному достойному доверия бледнолицему, тайну кольца и клада.

«О бледнолицый брат! — сказал молодой касик. — Наши леса осквернены, по прериям громыхает железный змей; зверь не множится, а птица летит прочь от нашествия злых духов. Рыба ушла из Реки, и я не знаю, удастся ли мне удержать эти земли под контролем моего клана… впрочем, как должностное лицо, ты не хуже меня осведомлен о плачевном состоянии дел. А ведь все напасти начались с той поры, когда некий Франсиско Кампоамор, твой соплеменник, зарыл здесь бочонок и вручил моему пращуру вот это кольцо; кто знает, может, в них-то и таится первопричина столь ужасных явлений. Возьми-ка ты у меня эту проклятую тайну туда, откуда она пришла — в мир бледнолицых; верю, что ты распорядишься ею как следует». — С этими суровыми, но справедливыми словами касик вырыл бочонок (надо сказать, неплохо сохранившийся в сухой почве высокого утеса) и отдал его П. вместе с золотым кольцом. И они расстались.

Ясно, что Адам, будучи человеком научного склада, вскрыл бочонок тем же вечером и не без интереса ознакомился с бумагами третьего из Кампоаморов. Возможно, эти бумаги придали бы новое направление его научной деятельности, если бы судьба не распорядилась по-иному. Старатели из поляков к тому времени успели здорово соскучиться по родине, а заодно накопить деньжат на дорогу; как только в Польше подготовилось очередное восстание, они дружно собрали вещички и купили билеты на пароход. Опасаясь превратностей предстоящего путешествия, Адам решил сберечь для потомства наиболее ценное из того, что он имел — свои этнографические труды; он достал из кладовки бочонок, еще не использованный на другие надобности, и уложил в него бумаги. Испытывая понятное уважение к своему неведомому, давно умершему испанскому коллеге, он не мог не присовокупить его бумаг к своим, после чего он вновь запечатал бочонок и повез его в Тейпану.

Увидев Адама с бочонком в руках, знакомый нам касик пришел в уныние. «Добрые духи отвернулись от народа Реки, — воскликнул он, — горе мне, горе!» Что только не предпринимал Адам, чтобы убедить касика вновь приютить злополучный предмет. Он даже рассказал ему историю польского народа, столь созвучную истории тейпанских апачей; касик явно сочувствовал, но бочонка принимать не желал.

«Стыдно, ей-Богу, — такими словами увещевал Адам касика, — твое племя уже столько лет в лоне истинной церкви! Что за дремучие суеверия? Ну, тропа войны… татуировки, скальпы… это я понимаю, это красивые старинные обычаи; но о каких духах ты ведешь речь?»

«О злых», — упрямо отвечал касик.

Тогда Адам прибегнул к последнему аргументу.

«Хорошо, — сказал он суровым тоном, — допустим, бочонок и впрямь злокознен. То, что я не могу забрать его в Европу, это дело решенное; но куда же, по-твоему, мне его девать? Ведь ты вынуждаешь меня поехать и попросту выбросить его в заброшенный прииск… а то и того хуже, посреди Белых Песков! Не думаешь ли ты, что злая сила бочонка вне территории твоего клана разгуляется куда как вольготнее и, умножившись на стороне, предстанет гораздо большей для тебя опасностью, чем покоясь на известном утесе над Рекой? В этом ли мудрость?»

Касик задумался.

«Что ж, — сказал он наутро, — вижу, ничего не поделаешь, придется мне примириться с бочонком… но забери ты, Христа ради, хотя бы кольцо».

«О’кей», — сказал Адам с тяжким вздохом; хитрый же касик повеселел, смекнув, что без кольца зловещий бочонок, небось, куда как слабей и может быть полностью нейтрализован самыми простыми заклинаниями.

Так бочонок был помещен на прежнее место.

«Смотри, — сказал Адам касику на прощанье, — теперь у тебя уж нет золотого кольца; не забывай же и без него передавать завет поколений. Как только придет человек, который покажет твоему наследнику любое из двух колец — серебряное ли, золотое, — пусть его препроводят сюда и выкопают ему бочонок».

«Бледнолицый брат! — отвечал касик. — Не беспокойся, слово мое твердо: мало того, что завет в клане никогда не забудут, но выдадут пришельцу бочонок даже и безо всякого кольца — так же, как выдали тебе, между прочим».

Выкурили трубку — и разошлись. Временно оставим Тейпану и мы, поспешая мыслью за Адамом, которому довелось в течение года-двух совершить кругосветное путешествие. Восстание в Польше, как всегда, было жестоко подавлено, и Адам в числе активных его участников был сослан режимом в Сибирь; однако благодаря тому, что он был один, ему удалось бежать через китайскую границу и с многочисленными приключениями добраться до Кантона. Здесь он устроился кочегаром на пароход, идущий в Сан-Франциско. В Америке вовсю бушевала гражданская война. Наш герой, ступив на берег 20 февраля 1865 года…

(«Откуда такая точная дата?» — удивленно спросил здесь старина Эбенизер.)

— Мнемонический прием, — объяснил Сид: — дело в том, что ровно через 38 дней после описанного события генерал Шеридан начал штурм защитных порядков южан близ Ричмонда — а это случилось, как известно, 1 апреля того же года. Нет нужды говорить, что Адам П. немедленно поспешил на защиту Конфедерации; как раз к дате сражения он был зачислен в войска. Полный сил и боевого задора, Адам буквально наполнил вторым дыханием измученные отряды южан, в результате чего решающая битва началась с их неожиданного, ошеломляющего успеха; однако численное превосходство янки было столь велико…

(«Есть идея, — сказал Эбенизер. — Что бы тебе не пропустить еще пару-тройку поколений?»)

— Что ж, — отозвался Сид, — перечисляю события ретроспективно. Тяжело раненный, Адам без сознания валялся в грязи на поле боя, и кровь его стекала в прозрачные воды Матросского Ручья. Без сомнения, он бы умер, если бы его не подобрала и не выходила местная девушка по имени Элизабет, дочь вирджинского плантатора, фамилию которого история не сохранила; но это и не важно, так как Адам женился на Элизабет сразу же после выздоровления. Первенцу долго выбирали имя, поскольку Адам поставил условием, чтобы оно имелось не только в английском, но и в польском языке; по мысли Адама, это не дало бы сыну забыть свои корни.

Перебрали массу имен. Например, имя Энтони не годилось из-за разницы в написании; имя Стэн писалось на двух языках одинаково, но по-английски в те времена выглядело экстравагантным обрубком, и так далее; имя Адам годилось, но уже было задействовано в семье и отвергнуто во избежание путаницы; в итоге сошлись на Эдварде, как единственно безупречном для обеих сторон. Началась полноценная семейная жизнь. Конечно же, Адаму очень хотелось съездить на Рио-Гранде, но хозяйство не давало продыху. Эд, в общем-то, к кольцу отношения не имел… единственное, что он произвел на свет сына Адама, которому его дед и передал тайну вместе с кольцом — это произошло в самом начале нового, двадцатого столетия.