Испанский сон

Старина Эбенизер довольно угукнул.

— Вместе с индейцами, — продолжал осмелевший Сид, предполагая, что старина Эбенизер больше не будет его перебивать, — Франсиско объезжал окружающую территорию. Индейцы доверяли ему и называли его, конечно же, бледнолицым братом. Франсиско-младший тоже женился на приезжей испанке, но не покинул родных мест и, как местный уроженец, снискал еще большее доверие индейцев. Они открыли ему, в частности, тайну здешних горячих источников, которые оставались неизвестными американцам еще и двести лет спустя.

Старина озадаченно почесал репу.

— Его сын, тоже Франсиско, — сказал Сид, несколько насторожившись, — продолжал разъезжать туда-сюда по окрестностям, как это делали его дед и отец. Этот самый младший из мексиканских Кампоаморов разведал здесь серебро за много-много лет до того, как это сделали американцы — надеюсь, вы меня понимаете?

— Не совсем, — бестактно вставил здесь старина Эбенизер в ответ на этот вопрос, произнесенный с явно риторической интонацией. — Ну, разведал… что с того? Выгоду-то получили все равно те, кто сюда денежки вложил.

— Вот оно, коренное различие в мышлении Старого и Нового света! — воскликнул Сид, вынужденно реагируя на реплику непредсказуемого слушателя. — Для испанского конкистадора дворянское звание было всегда важнее денег, в то время как для американцев оно ровным счетом ничего не значит и, даже, кажется, запрещено конституцией. В те времена, о которых я говорю, штата Нью-Мексико не было и в помине; все эти места, — показал он широким жестом за окно, — были еще с полтора века владением испанской короны, со всеми их недрами и полезными ископаемыми, разведанными и нет. Таким образом, открытие месторождения было заслугой перед королем и, как правило, вознаграждалось титулом и благами.

— Ага! — сказал старина Эбенизер.

— Да-с, — сказал Сид, видя уже, что старина вполне успокоился, — но существовало и другое обстоятельство, еще более важное персонально для нашего героя. Дело в том, что все Кампоаморы, начиная со второго Франсиско, были креолами, то есть хотя и испанцами по крови, но уроженцами здешних земель; сколькими бы достоинствами они ни обладали, любой из них по закону был ниже самого дрянного человечишки, если только он родился в самой Испании. Таковы были гримасы колониализма, вдобавок освященные местной церковью — безусловно, неправедно и вопреки учению Господа нашего Иисуса Христа. (Тут Сид осенил себя крестным знамением.)

Поскольку из метрополии прибывали в основном мужчины, молодые креолки старались выйти за них, чтобы снова поднять свой статус; креолам же оставалось жениться на девушках с примесью местных кровей, отчего их статус от поколения к поколению неуклонно снижался. Вот какая перспектива грозила Франсиско Кампоамору! Теперь же, найдя серебро, то есть совершив подвиг, он мог рассчитывать на титул гранда, а может, даже encomendero — перспективы, какие и не снились большинству новоприбывших. Ясно, что радость его была весьма велика; и он стал терпеливо составлять карту месторождений.

Карта была уже почти составлена, когда грянул роковой 1680-й год. Кровавое восстание апачей охватило земли еще не существующего штата Нью-Мексико; сочувствуя своему бледнолицему брату и его семье, тейпанские индейцы посоветовали Франсиско переждать лихую годину на юге. Опасаясь превратностей предстоящего путешествия, Франсиско поместил карту и все свои записи в бочонок из-под вина — уж не знаю, было ли это амонтильядо или что еще, — и поехал с бочонком в сопровождении тейпанского касика на высокий берег Рио-Гранде.

Там они вдвоем выкурили трубку печали и долго смотрели вдаль, и на прощанье касик подарил своему бледнолицему брату серебряное кольцо, в незапамятные времена сделанное предками касика, может быть, из все того же разведанного Франсиско металла. Франсиско же подарил касику свое золотое обручальное кольцо и, глубоко закопав бочонок при касике, сказал ему следующее:

«Краснолицый брат мой! Коли постигнет меня смерть или иное лихо, прежде чем свидимся вновь, укажи это место тому, кто придет и покажет тебе твое кольцо. А на случай, коли тебя постигнет смерть или иное лихо, прежде чем свидимся вновь, передай вместе с моим кольцом своему преемнику тайну сего клада».

И касик сказал:

«Хау! Да будет так».

На этом они крепко обнялись и расстались.

Отступление было ужасным; из двух тысяч человек, собравшихся в лагере Сан-Кристобаль, шесть сотен так и не дошли до Эль-Пасо-дель-Норте. Уж конечно, Франсиско Кампоамору, лучше всех приспособленному к здешним местам, сам Бог велел дойти в числе первых. Но не тут-то было! Самоотверженно беря на себя львиную долю всех трудностей, выпавших на судьбу колонны, он перестал обращать внимание на собственную безопасность и был укушен змеей, каких здесь и посейчас чертова уйма. Говорят, именно в его честь путь из Сан-Кристобаля на юг с тех пор прозвали Путешествием Мертвеца; а скромный крест с его именем приветствовал всех проходящих через пустыню до того самого дня, пока прямо по нему не прошел маршрут первой в этих краях железной дороги. Так, казалось бы, бесследно окончил свои дни Франсиско Кампоамор, достойный человек и несостоявшийся гранд Испании.

Однако это только казалось бы, потому что на смертном одре Франсиско Кампоамор успел передать тайну клада вместе с серебряным кольцом старшему сыну, которого тоже звали Франсиско, как и всех в роду Кампоаморов. Этот очередной, четвертый по счету Франсиско Кампоамор всю жизнь пытался вернуться на свою родину, но жизненные обстоятельства роковым образом не давали этому замыслу осуществиться. Вначале, женившись на красивой креолке из Парраля…

(«Обожди-ка, мистер Сид, — опять перебил несносный старина Эбенизер. — Сдается мне, ты слишком увлекся деталями. К тому же страус, небось, скоро захочет жрать; отчего бы тебе не выпустить из рассказа нескольких Кампоаморов?»)

— Придется, — только и вздохнул Сид. — Перепрыгну сразу через столетие; к тому времени, как вы понимаете, история о кладе сделалась семейной легендой; передаваемое по наследству кольцо с необычным узором не столько придавало легенде правдоподобие, сколько окутывало ее чем-то мистическим и попросту не давало забыться. Меж тем в Новой Испании началась кровавая смута, и семья Кампоаморов, подкопившая кое-каких деньжат, стала задумываться о возвращении на родину предков. Я был бы счастлив сказать, что Кампоаморы, преданные своему королю, не смогли примириться с провозглашением мексиканской независимости… но увы, это было бы приукрашиванием истины, так как власти в метрополии в то время тоже менялись, как перчатки. Скорее всего, Кампоаморы просто сбежали подальше от греха, точно так же, как в 1680 году из Тейпаны; и правильно сделали — в противном случае, как станет далее ясно, черта с два я рассказывал бы вам здесь эту историю, попивая амонтильядо. Так или иначе, они продали то, что еще можно было продать, увязали в узлы оставшееся и, благополучно переплыв океан, осели в маленьком городке Й

éбенес, близ Оргаса. Более точно, в то время было два городка, а именно Йебенес-де-Толедо и Йебенес-де-Сан-Хуан, разделенные Королевской Дорогой — Camino Real; однако очень скоро, через какие-то пять-семь лет, эта дорога (в отличие, кстати, от мексиканской) пришла в совершенное запустение, в результате чего два городка объединились; недвижимость упала в цене, и Кампоаморы купили харчевню. Теперь, с вашего позволения, я временно оставлю этих достойных людей и перейду к другой ветви своего повествования.

(Старина Эбенизер здесь повел себя весьма прилично, то есть молча кивнул головой и даже налил всем вина.)

— Когда серебро близ Тейпаны было открыто в очередной раз, — продолжал Сид, посмотрев на старину с двойной благодарностью, — иначе говоря, после техасской войны, в район хлынул самый разношерстный народ, как всегда и бывает в таких случаях. Все это были в основном переселенцы первого поколения. Наряду с жуликами и бандитами среди них попадались и вполне приличные люди, по-современному политэмигранты; их ли вина в том, что они оказались вдали от родины и без гроша в кармане из-за твердых убеждений или по иным не менее достойным уважения причинам? Так-то здесь оказалась небольшая группа поляков, бежавших от русского царя после разгрома освободительного восстания — одного из тех, коими был столь насыщен девятнадцатый век.