Испанский сон

— Мария, — сказал его сиятельство, — вскоре тебе предстоит узнать нечто важное. Это секрет значительно больший, чем те, которые ты назвала кучей дерьма и которые, откровенно говоря, именно этим и являются. Поэтому, невзирая на явно оказанные тебе здесь знаки уважения, будь уверена, что в случае разглашения этого секрета, равно как и в случае иного несанкционированного действия, ты будешь тотчас раздавлена, как ничтожная мошка. Ты поняла?

— Да, ваше сиятельство, — сказала Марина, — только… вы позволите вас поправить? Вы назвали меня Марией, но это не совсем так; меня зовут Марина.

— Тебя звали Марина, — сказал его сиятельство, — и, конечно, те, кто тебя знал до этого, будут продолжать звать тебя так же и впредь. Но твое новое имя — Мария; хорошенько запомни это, потому что именно под таким именем ты выполнишь уготованную тебе великую миссию. Итак, как тебя зовут?

— Меня зовут Мария, — задумчиво сказала она. — Это так странно… Уж не ждете ли вы от меня непорочного зачатия?

— В некотором смысле — пожалуй, да, — усмехнулся его сиятельство. — Ты уже поняла, что тебе предстоит подчиняться приказам, не так ли?

— Я поняла это, ваше сиятельство… разумеется, пока и поскольку это не повредит людям, которым я уже чем-то обязана.

— Ты ставишь нам условия? — нахмурился человек.

— Понимайте как знаете, — твердо сказала она, — но как бы вы ни были хороши или, наоборот, жестоки, я не стану предавать тех, с кем связана по жизни.

— Хорошо, — медленно сказал человек. — Мы не будем вынуждать тебя предавать.

— Благодарю вас, ваше сиятельство.

Человек помолчал, испытующе глядя на нее. Он ждет, догадалась она, что я буду задавать какие-нибудь практические вопросы. Например — что все-таки за великая миссия, что мне с нее и так далее. А вот не буду. Пусть сам говорит.

Вероятно, она угадала, потому что он с благосклонным видом еле заметно кивнул головой и продолжал:

— Что же до непорочного зачатия, то тебя видели в одноименной церкви. Ты католичка?

Она почувствовала, что слегка покраснела.

— Не совсем, ваше сиятельство.

— Хорошо, Мария, — сказал человек, — меня радует, что перед нами ты не стремишься казаться иной, нежели есть на самом деле. Мы знаем, что ты не католичка, но тебе придется ею стать. Поскольку твои идейные устои испытаны, никто не будет выяснять, веришь ли ты на самом деле в исхождение Святого Духа от Сына Божия; однако ты должна изучить католический обряд и почаще посещать названную церковь. Это понятно?

— Да, ваше сиятельство.

— Без сомнения, тебя интересует, кто все мы и какую великую миссию я упомянул.

— Вы угадали, ваше сиятельство.

— Ты узнаешь это несколько позже; в настоящий момент тебе нужно лишь знать, что ты прошла испытания и будешь посвящена. Сейчас тебя отведут наверх, и ты должна вести себя так, будто нашей встречи не было вовсе. Ты поняла?

— Да, ваше сиятельство… но как я узнаю, что мне делать дальше?

— Человек, который с тобой свяжется, назовет тебя Марией; для начала этого будет вполне достаточно. Позже ты получишь другие приказы.

— Я все поняла, ваше сиятельство.

— До встречи, Мария.

Она встала с кресла.

— До встречи, ваше сиятельство.

Она обвела взглядом жюри.

— До встречи, господа.

Вероятно, требовалось поклониться. Она не знала, насколько это было бы уместно; она никогда в жизни не кланялась и не умела этого делать. Если здесь приняты поклоны, подумалось ей, меня должны научить; а пока что, наверно, стоит просто легонько склонить голову, как это делают мужчины.

Она так и сделала. Охрана обступила ее и повела на выход, и на этот раз они шли по-другому. Она выбралась из подземелья через другую дверь и оказалась на другой линии, в другом переходе; торопясь, она нашла таксофон и позвонила Котику, чтобы переназначить встречу… но телефон Котика уже не отвечал.

— Что ж, мальчики, — сказала Сандра, попивая пивко на надувном матрасе, в то время как Сид с Вальдом, завершив свой рассказ, по-прежнему прохлаждались в воде рядышком, — не то чтобы вы поразили меня своей мужской силой… особенно ты, дорогой, — ласково улыбнулась она Сиду, который при этих ее словах густо покраснел, — но не огорчайтесь! для меня это не самое важное. Уж я-то свое получу от любого, лишь бы в воде… в конце концов, вставлять многие хороши, а вот наплести столько небылиц за полчасика — это мало кто сможет. Сказать по правде, я здесь со скуки уже чуть было не последовала за своей бабушкой — царство ей небесное! Работай «Королевская Дорога Недвижимость» хоть немножко лучше, и духу бы моего здесь не было. А что еще делать, если дом, доставшийся по наследству, не продается в течение полутора лет? Приходится самой заниматься… Не желаете ли купить, кстати? Недорого бы отдала…

Воздухоплаватели промолчали.

— Вижу, не желаете, — вздохнула Сандра. — Ну и правильно. На фиг европейцам дом в этой глуши?

— Так ты все-таки поверила, что мы европейцы?

— Конечно, ведь я и сама европейка. Я сразу поняла, что по крайней мере в этом вы мне не врете, потому что американцы ничего такого не могут; они только в своих говенных фильмах хороши. Знали бы вы, как они меня достали за эти три месяца!

— А откуда ты, Сандра? — спросил Вальд.

— Из Норвегии. И я вовсе никакая не Сандра; по-настоящему меня зовут Сьёкье, вот так.

— Сьёкье, — задумчиво повторил Вальд. — Мне кажется, это не норвежское имя.

— Ты прав, это имя голландское; так назвали меня в честь Сьёкье Дийкстры, знаменитой чемпионки по фигурному катанию. Мои родители — фанаты этого спорта; уж больно им хотелось, чтобы я вернула Норвегии былую славу… такую же, как когда-то добыла Соня Хени — кстати, еще более знаменитая.

— В таком случае, — спросил Вальд, — почему тебя не назвали Соней?

— А потому что к тому времени, как я родилась, Соней уже звали мою старшую сестру.

— Вот как! И никто из вас не добился успехов?

— В спорте — нет; впрочем, Соня до сих пор упорно тренируется. Я же предала фигурное катание еще в детстве. Это было ранней весной; лед на родимом фьорде растаял в то самое время, когда мы с моим другом Ингваром выписывали по нему кренделя на коньках. В одно мгновение мы оказались в воде… конечно, вначале покатились со смеху… а потом, разгоряченные, давай шалить да резвиться, кувыркаться да барахтаться. Ах, как здорово было! В один и тот же день я потеряла невинность, а взамен обрела любовь ко всем водным видам спорта — прыжкам с трамплина в особенности.

— Ух ты! — сказал Вальд с восхищением.

— Но зачем, — спросил Сид, — тебе потребовалось называть себя Сандрой?

— Затем, — ответила Сьёкье, — что мое настоящее имя американцам не выговорить ни за что; возникает психологическая напряженность, а это уменьшает шансы продать дом, и без того не слишком высокие.

Она помолчала и задумчиво добавила:

— Если бы в свое время дядя Пер не попер бабушку за собою в Америку, а потом не выпер из Нью-Йорка да и не запер в этой дыре… Представляю, как она скучала тут, бедненькая. Она была такой жизнелюбкой, совсем как я! Хотите посмотреть на ее фотографию?

Воздухоплаватели переглянулись, не очень-то уверенные, что хотят идти в дом. Сьёкье поняла их молчание как знак согласия. Она взяла в руки свой кулон и, не снимая его с шеи, бережно поднесла ближе к глазам воздухоплавателей. Три головы соприкоснулись. Сьёкье нажала на кнопочку сбоку, и кулон раскрылся; взорам явилась маленькая фотография — Сьёкье лет через двадцать.

— Какая красивая, — сказал Сид.

— Да уж, — сказала Сьёкье, закрывая кулон, — и вообще она была чудесным человеком; ее уважала даже эта старая сплетница Эбигайль.