Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды

— Но я никому не завидую. Ведь у меня есть мой славный Вилли. А теперь добавился еще один славный Вилли — два славных Вилли…

Она громко захохотала. И хотя ее болтовня и смех потонули в общем шуме и никто даже головы не повернул в сторону стены, у которой они сидели, Куфальту стало немного не по себе. Фраза о двух славных Вилли тоже звучала двусмысленно, и смех у нее был неприятным…

— Вставай, Хильда, пойдем.

— Но ведь ты завтра можешь выспаться!

— Пойдем куда-нибудь еще, где можно потанцевать.

— Прекрасно, — сказала она. Она засмеялась. — В Рендсбургский трактир. — Ее глаза храбро засверкали. — Наверное, у тебя там есть другая невеста, и ты не хочешь показать ее мне?

Он зло спросил:

— А кто у тебя в кафе «Центр»?

На мгновение она смутилась, а затем прыснула.

— Ревнуешь, бедняжка Вилли? Нет, ты не должен меня ревновать, я буду хранить тебе верность и не позволю соблазнить себя…

Она пропела это на мелодию популярного шлягера.

Стоявшие вокруг одобрительно засмеялись.

— Девчонка что надо.

— Пойдем, Хильда, — попросил он. А сам подумал: «А все-таки мне она позволила соблазнить себя, а раз позволила мне, то позволит и другому…»

Глубокая печаль охватила его. «Какой тогда смысл во всем этом? — подумал он. — У меня ведь нет с ней ничего общего, она даже мне не очень нравится. Зачем тогда все это? Неужели и правда все из-за того, что она тогда больше не появилась и мне ее стало немного жаль? Только тело, только тело, с любой другой было бы еще проще, а мне даже и тело не нужно… Если бы можно было уйти, расстаться, исчезнуть… Это плохо кончится… если бы можно было начать все сначала!..»

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Ни о чем серьезном, — ответил он.

Но они так и не танцевали, а зашли в какой-то маленький винный ресторанчик и заказали бутылку сладкого вина. Хильда, которая до этого была то грустной и раздраженной, то озорной, веселой и болтливой, выпив вина, выглядела просто усталой, смертельно усталой, глаза у нее закрывались…

— Пожалуйста, проводи меня домой, Вилли, пожалуйста!

Она стояла у двери дома и, опершись о его руку, чуточку шаталась от сонливой усталости.

— Поцелуй меня еще разок, Вилли. О, как я устала!

— И я тоже, — сказал он.

Казалось, она себя немного взбадривает.

— Ты сейчас пойдешь домой, ты никуда больше не пойдешь, правда?

— А куда мне идти в четыре утра, тут же лягу спать.

— Правда?

— Как пить дать, — сказал он и попытался рассмеяться.

— Дай мне честное слово.

— Ну конечно, даю тебе честное слово. Я сразу пойду домой.

Она помолчала чем-то недовольная, раздумывала.

— Ну, Хильдочка, — сказал он, протягивая ей руку.

— Она крепко обняла его.

— Но, Вилли, дорогой мой, любимый Вилли… — она поцеловала его и прошептала, — пойдем со мной, любимый мой Вилли, родители никогда не заходят в мою комнату…

— Нет, нет, — испуганно произнес он.

— Но почему нет? Я так тебя хочу, Вилли, я не выдержу! Чем я тебе не нравлюсь? До Пасхи я не выдержу.

— Подумай о малыше, Хильда. Ведь так нельзя.

— А малыш никогда не просыпается раньше восьми. Уж я-то знаю. Пойдем, один раз, только раз, Вилли.

— Нет, — устоял он. — Я не хочу. Если что потом случится, все будут сплетничать.

— Но ведь и так сплетничают. Разве нам не все равно.

— Нет, я не буду. Будь благоразумна, Хильда. Подумай, до Пасхи всего несколько недель!

Он обнимал ее, утешал (и знал, что каждое сказанное им слово — ложь. Что-то непременно должно случиться. Но что именно, он не знал).

— Подумай только, как нам будет хорошо, совершенно одни в своей квартире, только мы с тобой, светлая приятная комната. И я уверен, что вместо пуховых перин куплю голубые стеганые одеяла из шелка. Вот тогда мы над всеми посмеемся, и никто слова худого не скажет о нас, и это будет гораздо лучше, чем если тайком, и твоих родителей мне не нужно будет стыдиться. Сейчас я ведь могу смотреть им прямо в глаза…

— Но ведь ты… — не понимая, испуганно воскликнула она, — ведь один раз, Вилли, ты уже…

Они смотрели друг на друга.

— Вот что, я иду домой, — сердито сказал он. — Кажется, ты выпила лишку, спокойной ночи.

Он не стал дожидаться, пока она пожелает ему «доброй ночи», не стал ждать, пока она пройдет через дворик.

И хотя он не обернулся, когда уходил, у него в памяти запечатлелась совершенно точная картина, как она стояла, глядя ему Вслед. И взгляд ее выражал страх.

Чем кончилась ночь, Куфальт помнил весьма смутно, начиная с того момента, когда он скатился вниз по лестнице, очутившись в кафе «Центр», и до того самого момента, когда он рука об руку с господином главным редактором Фреезе стоял на пустом фабричном дворе и как завороженный смотрел на серую маслянистую, медленно текущую воду, а Фреезе таинственно шептал:

— Трена берет начало у Рутендорфа, ниже Гальгенберга, тридцать шесть кожевенных фабрик и дубильных цехов нашего родного города сливают в нее сточные воды. Она известна как рассадник возбудителя сибирской язвы… Трена…

Ночь призраков. Странно было уже то, как он ввалился в зал, самый обыкновенный зал, без следов порока и извращений, как огляделся и в клубах густого сигарного дыма ничего не мог увидеть. Неожиданно чей-то голос в углу крикнул:

— Эй, Куфальт! Женишок Куфальт!

Он пошел на голос и обнаружил сначала Фреезе, затем Дитриха. Они сидели рядышком в углу и пили грог. Малиново-красный Фреезе с остатками волос, клоками свисавшими на его безобразное лицо, и бледно-желтый Дитрих с угасшими глупыми мышиными глазками.

— Садись, Куфальт, — произнес Фреезе. — Это Дитрих, которого я из-за тебя прогнал.

— Очень приятно, — пробормотал Дитрих, слегка поклонившись.

— Пьяный! — произнес Фреезе. — Присядь, Куфальт. Пьяный, как сапожник. А где твоя невеста?

— Хочу невесту, — пробормотал Дитрих.

— Заткнись! — выругал его Фреезе. — Давай без намеков. Нам здесь никаких намеков не надо. Выпьешь с нами?

— Кружку пива, — ответил Куфальт.

— Минна, пива и тройной коньяк для гостя. Минна, это жених, настоящий жених, взгляни на него.

Куфальт зло посмотрел на толстую бабу с грубым, вульгарным красным лицом, подавшую ему напитки.

— Вот как, так вы и есть молодой человек, обручившийся с Хильдой Хардер? Я слышала, да-да, здесь всякого наслушаешься…

— Убирайся! — приказал Фреезе, и она послушно направилась к стойке буфета.

— Находка эта Минна, верно? — спросил Фреезе, все время следивший за Куфальтом. — Не нравится? Все они такими становятся, внешне или внутренне или и внешне и внутренне, с жиром, без жира, все они такими становятся, бабье.

— Ик-ик, — вырвалось у Дитриха.

— Заткнись! — проревел Фреезе. — Беру тебя на работу, немедленно беру тебя на работу с авансом в пять марок и тут же выгоню!

Фреезе порылся в карманах, ища деньги. Ничего не нашел.

— Дай-ка двадцать марок, которые ты мне должен, Куфальт.

Куфальт смотрит на Дитриха, тот подмигивает ему.

— Ну скорей, приятель, мы выпьем еще.

— Не давайте ему их, — с трудом выдавил из себя Дитрих. — Я сказал, мы работаем вместе, работаем вместе.

Фреезе громко расхохотался. От смеха все его тело подпрыгивало.

— Работать вместе, вот это да! Два жеребца в одном стойле, верно?

Он хохотал, зажмурив глаза, и его дряблые жирные щеки так и тряслись от смеха.

Куфальт со страхом смотрел на него, внутри у Куфальта все дрожало, рука его потянулась к пивной кружке.

— Значит, ты берешь нас обоих? — спросил Дитрих, заговоривший вдруг правильно. — Мы сможем оба работать в твоем стойле, в обанкротившемся «Вестнике»?

Голос Дитриха звучал строго и зло.

Фреезе перестал хохотать и уставился на Дитриха.

— Тебе ведь наверняка понадобятся два человека для рекламы, — утверждал Дитрих.

У Куфальта в голове все перепуталось. «Перепил, — подумал он. — О чем они, собственно, болтают? О том, что говорят, или не о том, что говорят».