Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды

— Значит, до вторника, молодой человек!

Сказав это, булочник с заспанным видом отправлялся к себе в пекарню, а Куфальт бежал в редакцию, на Лютьенштрассе он так и не зашел. В конце концов теперь денег хватило бы даже на два билета в кино. Кстати, Фреезе еще сказал, что в кино он всегда может пройти и «так», даже с невестой. Стоит только ему сказать, что он из «Вестника»… Почему, собственно, с невестой? Он решил, что Куфальт сделал выбор в пользу Трены? Но невестой она теплее не станет…

Всегда навеселе, он до сих пор так и не начал работать, хотя почти ежедневно на газету подписывалось больше шести человек. Во всяком случае, на два билета в кино деньги нашлись бы.

«Рождественский сон сестрички»… Особенно забавным был Петрушка, стоявший на краю кроватки. У него было лицо Щелкунчика. Но в дверь лавки было вставлено стекло молочного цвета. А вокруг цветные витражи с красными, синими и желтыми шарами… «Ах, боже мой, не все ли тебе равно, столько лавок и квартир обошел, а в эту заглянуть боишься».

Вот и следующий квартал, кооперативный магазин, зря он себя дрючит… Неужели он так и будет носиться с этими проклятыми часами за шестьдесят семь марок или из-за такой ерунды ему придется заводить другую девчонку?

А все-таки с ней было хорошо!

Ну-ка, кругом! Вперед! Не раздумывая, под пули, бомбы и гранаты, может, она тебя видит в зеркальце, не размахивать папкой, а то часам будет плохо…

Беги, ну, беги, а у лавки притормозишь, остановишься у «Рождественского сна» — и дунешь прямиком в редакцию…

Конец! Сегодня всего пять подписчиков, господин Крафт. Кстати, завтра я пойду к стекольщикам, обязательно пойду!

Зайти! Не зайти! Зайти! Не зайти!

Колокольчик как раззвенелся! Звонит как на пожар! О господи, а Хардер совсем не похож на истязателя! Маленький человечек с большим животом и черной бородой, почти родной брат Волосатика…

— Что вам угодно?

— Я пришел по поручению…

И в этот момент он увидел ее, она стояла чуть поодаль, в глубине лавки, что-то приводила в порядок и не смотрела в их сторону, лицо ее побледнело.

Он совладал с собой, предложение повисло в воздухе.

Бледная? Слезы? Больше никогда-никогда! Не ведаем, что творим. Никогда не ведаем, что творим.

Он взял себя в руки.

— Стекольных дел мастер господин Хардер?

— Да… А вы из какой фирмы?

— Нельзя ли мне переговорить с вами с глазу на глаз?

— Моя дочь не мешает.

— Нет! В данном случае мешает!

— Хорошо, Хильда, поднимись-ка наверх.

— А нельзя ли нам подняться наверх? Мне не хотелось бы говорить в лавке.

— А в чем, собственно, дело? Я ничего не покупаю.

— У меня к вам приватный разговор.

И человечек произносит:

— Хильда, посмотри за лавкой. Можешь в любой момент меня позвать.

Он подчеркивает: «В любой момент!»

Куфальт смотрит на нее, когда она выходит. Губы у нее шевелятся. Он не понимает, что она хочет сказать, но ее лицо, весь облик молит: «Пожалуйста, не надо!»

Они поднимаются вверх по лестнице, в окна вставлены красивые витражи. Внизу — трубач из Зекингена.

На втором этаже — Лорелея. Третьего этажа нет.

Комната с зеркальцем-шпионом у окна служит спальней и столовой одновременно. У окна сидит худая женщина с голубоватым, почти прозрачным лицом.

— Итак! — угрожающе произносит стекольных дел мастер.

И Куфальт вдруг понимает, что этот маленький человечек может ударить.

Женщина, ее мать, приподнялась, чтобы поздороваться с гостем, и снова быстро села на стул, услышав злое «итак».

Нет, он не приглашает его сесть. Они стоят друг против друга, стекольщик сказал «итак», и теперь Куфальт спокойно говорит (странно, здесь он совершенно спокоен, а когда собирает подписку, ему это далеко не всегда удается), он спокойно говорит:

— Меня зовут Куфальт, Вильгельм Куфальт. В настоящее время я служу в «Городском и сельском вестнике», собираю объявления и подписку. Мой доход составляет от двухсот до трехсот марок в месяц…

— И что же? Что? — кричит бородатый коротышка и налившимися злостью глазами пожирает его. — Какое мне до этого дело! Я не собираюсь подписываться на вашу паршивую газету!

Куфальт делает глубокий вдох.

— Я прошу руки вашей дочери! — произносит он.

— Что???

Воцаряется мертвая тишина.

Женщина у окна обернулась и замерла, недоуменно уставившись на молодого человека.

Тот повторяет:

— Я прошу руки вашей дочери.

— Где стул? — кричит бородач, смотрит на стулья, расставленные вокруг обеденного стола, на стоящего перед ним человека, и решает:

— Присядьте-ка. — И снова вскакивает: — Но если вы меня дурачите!..

— Ойген! — предостерегающе кричит жена.

— Как вас зовут? — снова садясь, спрашивает стекольщик.

— Куфальт, — отвечает Куфальт и улыбается.

— Куфальт, да, да. Так вы сказали, что зарабатываете…

— От двухсот до трехсот марок в месяц. Бывает и больше.

— Бывает и больше, — бормочет тот. И неожиданно спрашивает: — Откуда вы знаете Хильду?

— Ойген! — снова предостерегающе кричит жена.

— Это наше дело, — улыбается Куфальт.

Хардер теребит пальцами бороду, встает, снова садится, быстро смотрит на жену, на дверь, шепчет (и голова его словно вползает в плечи):

— И вы знаете о…

— О Вилли? Знаю. Кстати, меня тоже зовут Вилли.

Пальцы застревают в бороде. Маленький человек встает во весь рост, выпрямляется перед Куфальтом, кажется, он становится все больше, грознее.

— Значит, вы и есть тот самый мерзавец…

— Это исключено, — быстро отвечает Куфальт. — Я всего шесть недель в городе. Но мне это не мешает.

— Ему это не мешает, — не понимая, повторяет стекольщик, беспомощно глядя в окно.

— Но может быть, мы сейчас спросим Хильду, согласна ли она?

— Согласна ли она?.. — кричит маленький человечек. — Я вам сейчас что-то покажу! — Он бросается к своему секретеру, роется в ящике, вытаскивает лист линованного картона, что-то пишет на нем и победоносно поднимает его вверх: — Вот!

«Закрыто по случаю семейного праздника», — читает Куфальт.

— Я немедленно повешу это на двери лавки, — торжественно шепчет коротышка. — И прихвачу с собой Хильду.

Он ничего не ждал, ибо сам не знал, что когда-нибудь решится на это.

И вот она, очень бледная, застыла у стола, а когда ее отец начал говорить и она наконец все поняла, то закричала:

— Нет, нет, нет!

И тут же обмякла, опустилась на стул и заплакала, да как заплакала!..

Ты можешь стоять рядом. Ты не хотел этого, и то, что ты когда-нибудь женишься на ней, в это ты даже сейчас не веришь. Нет, дело не в тебе. Того, кто так безудержно рыдал от чувства избавления, нарочно не оскорбишь. И все-таки ничего из этого не выйдет, всегда выходит по-другому. Вылезет дело с Бацке, сколько может ее отец оставаться в неведении, здесь, в этом городишке… кто ты такой. Эх, не радоваться бы ей так! Не быть заранее такой счастливой!

— Что у нас сегодня на обед, мать?

Вот идет мать, сама несет свежую кровяную колбасу к чечевичному супу, пусть Хильда посидит со своим женихом. Приносят двухлетнего Вилли, он должен говорить «папа» и есть сладкое. Вино, малага, восемьдесят восемь пфеннигов за бутылку, хорошее, чистое…

Но сколько бы Куфальт ни ел, ни пил, ни говорил, ни смеялся, его не покидало чувство, будто все ему снится: когда она под столом искала его руку, ему казалось, будто вот сейчас старший вахмистр ударит в колокол…

Но тот почему-то не бьет, и Куфальт продолжает грезить и будто во сне говорит, что должен попасть в редакцию, иначе новые подписчики завтра утром не получат свежих газет, а у него впервые всего пять подписчиков…

И, басисто похохатывая, стекольных дел мастер Хардер, Лютьенштрассе, 17, подписывается на паршивую газету, нарушив тем самым свое слово и задолжав своему зятю марку двадцать пять.

— Я это вычту у тебя из приданого, Вилли.