— Разрешите, я вам помогу, — сказал я.
— Спасибо, не надо, — девушка остановила на мне свои глаза, и от того, что она посмотрела на меня, у меня даже на мгновение сделалось холодно в груди.
— Я поставлю его на третью полку, — уточнил я свое предложение.
— Не надо, — еще раз ответила девушка, и я несколько сконфуженный сел.
Девушка ушла из купе и вернулась минут через пять переодетая уже в дорожную одежду.
— Поставьте теперь, пожалуйста, чемодан, — обратилась она на этот раз ко мне уже сама, и я тотчас опять вскочил.
— С удовольствием, — сказал я.
— Спасибо.
— Не за что, — произнес я через несколько секунд, уже снова опускаясь на свое место.
Это был повод для обмена хотя бы несколькими словами, и я не преминул их сказать.
— Вы далеко едете?
— В С., — ответила девушка.
— О, это больше пяти суток.
— Да, пять с половиной.
Она сидела напротив меня, между нами было не больше метра, и когда, отвечая, она поднимала на меня взгляд, у меня опять все холодело внутри (мало того, я чувствовал, как от страха у меня даже сужаются зрачки в глазах) и в то же время безудержно ликовало; с каким-то почти детским восторгом я думал, осознавал в эту минуту, что ведь это я впервые в жизни с такой девушкой говорю…
— В С. по делам едете?
— Там мой дом.
— А здесь?
— Здесь я проработала три года.
— После учебы?
— Да, по распределению.
— В отпуск?
— Нет, теперь уже совсем.
Меня всего буквально распирало от восторга, и единственное, что несколько омрачало радость, это недостаток вопросов. Я лихорадочно искал в уме, о чем можно было бы еще поговорить, что спросить, лишь бы не дать угаснуть диалогу.
Я придумал еще несколько тем, и наконец мы разошлись по своим полкам. И когда я укладывался спать, я думал уже, что это судьба специально раз в жизни поставила меня в такую ситуацию, что я не смог от совершенной красоты убежать. Ведь признаться честно, я всю жизнь в таких случаях сбегаю, трушу, опасаюсь рисковать, чтобы упаси Бог, дав себе волю, не обжечься… А с такой степени красоты девушкой я еще не находился близко никогда!..
А она… Ведь на нее просто только смотреть уже приятно. А еще духи!.. Боже мой, как давно я не слышал духов!..
Бедная иволга в утренний час
плачет как будто со мною.
Двери открою — только и вижу:
травы роскошно густеют.
Время от времени в сад и во двор
ветер теплый влетит,
Тысячи тысяч ивовых веток —
к югу все протянулись…
Лю Фан-Кин, VIII век, Китай.
Увлечение женщиной, все это трепетное и сладостное, и привычное, состояние влюбленности, весь этот чудный этап сближения — это всегда как хмель, как опьянение. Когда уже выйдешь из того возраста, в котором каждая такая встреча воспринимается как нечто новое и уже вполне изучишь соответствующее моменту состояние, то стараешься уже избегать его как повторения, как избыточного знания. И когда все-таки влюбляешься, то отчетливо чувствуешь, что это ты себе позволяешь. И получается: влюбился — как захмелел…
Утром я себе уже не принадлежал. Я был как одержимый. Наше знакомство продолжалось. Мы сидели напротив друг друга, и я опять вымучивал из себя вопросы и темы, на которые можно было бы поговорить.
— Здесь зимой холодно?
— В общем-то, холодно, — отвечала она.
— И город, наверное, маленький, скучно.
— Да, скучно.
— Но уезжать, наверное, все равно не хочется. Привыкли, наверное, уже здесь… ("И Боже мой, что же это я говорю? — ловил я себя. — Это же элементарный, случайный, пошлый, завязанный мною лишь специально для знакомства, глупый вагонный разговор". Но мне почему-то не было стыдно, особого раскаяния я не чувствовал).
И это еще не все. С самого раннего утра я был еще и безудержно оживлен. Охотно отвечал на все вопросы бабушек, бегал к титану за чаем, не отказывался от предложенных мне бабушками домашних пирожков, шутил, смеялся их словам: "Разгрузочный день — это, значит, сумки разгружать. Поел — и опять можно разгружаться…" И все вокруг находил милым и прелестным.
Бабушки мои проснулись утром несколько оторопелые. Да и надо сказать, весь вагон с утра только и ходил по проходу, чтобы взглянуть на новую пассажирку. Но мои попутчицы освоились все же довольно скоро, намного раньше остальных; уже часа через два после того, как встали, они вовсю болтали с девушкой и, вызнав у нее всю ее биографию, срочным порядком занимались выдачей девушки замуж. Мне тоже сделалось проще. Во-первых, я начал чувствовать за собой уже какой-то приоритет в знакомстве с девушкой. А во-вторых, стал замечать, что девушка была, в сущности, очень проста. И держала она себя без высокомерия, и эта ее поначалу ощущаемая неприступность исчезла, и работала она, как бы там ни было, где-то здесь в глуши, и пусть была на редкость красива и работала операционной сестрой в районной травматологии, что является профессией довольно колоритной, но все же работала просто медицинской сестрой в поселковой больнице после окончания медтехникума. И хорошим языком не всегда, как говорится, владела. Ну и, наконец, бабушки не удержались от того, чтобы незаметно не сообщить ей, что я художник, и это тоже произвело на нее определенное впечатление, по крайней мере один раз я поймал на себе ее внимательный взгляд. И несмотря на то, что в подобном “звании” продолжала оставаться определенная двусмысленность, опять это протеста во мне не вызвало, больше того, я даже испытал к бабушкам теплое чувство признательности за то, что они придали моей персоне в глазах девушки ценности, и этим дали мне возможность приобрести больше уверенности в себе.
Мы все торжественно перезнакомились.
— Тетя Оля.
— Тетя Таня.
— Тоже Таня.
— Имена как в хорошем русском романе, — сказал я, и девушка снова посмотрела на меня внимательно.
"Одного мужского все-таки не хватает”, — отметил в то же время про себя я и тотчас подумал, что этот-то никогда не заставит себя ждать…
Пришло время обеда. В вагоне появилась лоточница, сразу внеся с собой веселую суету и оживление.
— Граждане, только первое и второе вместе…
— Девочки, — сказала она моим бабушкам, — мойте руки, сейчас принесу…
— Пройдоха старая, — проворчали бабушки, но тоже засуетились и стали занимать места у стола в нетерпеливом ожидании.
Я продолжал что-то говорить…
И вот мы сидим с Таней после обеда за боковым столиком, и я опять могу на нее смотреть.
Как бы там ни было, что бы я про нее ни думал, как она все-таки прекрасна!..
А такой матовой кожи я еще никогда ни у кого не встречал…
Но теперь мне уже трудно смотреть на нее неотрывно. Даже если у нее самой взгляд и устремлен в окно. Со всех сторон за ней, а значит и за нами, следили пассажиры, в том числе и бабушки нашего купе, от которых, конечно, не укрылось мое к Тане жадное внимание. И поэтому приходилось смотреть украдкой или опять использовать разговор…
Но вот когда мы уже говорим, и она поворачивает ко мне свое лицо, и поднимает на меня глаза — я смотрю на нее прямо, и опять просто слезы наворачиваются от такой красоты.
