Для фортепиано соло. Новеллы

— Здесь, — сказала директриса, — у вас будет подруга по комнате. Roommate, как говорят наши американки… Но она приедет только завтра, поскольку вы появились за день до начала учебного года… Вас не смущает, что сегодня вы проведете день одна?

— Нет, — ответила Изабелла.

— В вашем распоряжении будет библиотека… И дискотека… Вы любите музыку?

— Да, — сказала Изабелла.

— Она любит музыку даже слишком, — добавила мадам Бланшар. — Во время работы ей нужен, как она говорит, звуковой фон… Изабелла может быть превосходной ученицей, если привяжется к своим наставникам, но доченьку мою, видит Бог, трудно завоевать!

Изабелла вздохнула. Она не любила, когда о ней рассказывали, а мать приводила ее в крайнее раздражение. «Она просто ужасна… — думала девушка. — Нескромна, болтлива, сентиментальна, говорит то, чего не надо говорить… Какое счастье, что она сейчас уйдет… Эта директриса явно показывает, что ей некогда… Повезло». Мадам Бланшар и директриса быстро обговорили все главные вопросы: занятия, здоровье, багаж («Да, у нее есть вечернее платье… Бриджи для верховой езды? Да, есть, но мы их не взяли с собой. Я за ними пошлю… Коньки? Я о них не подумала, но их легко купить».)

— Это все, — сказала директриса. — Надеюсь, вашей дочери здесь понравится.

— Не знаю, — ответила Изабелла.

Наступило время прощания. Мадам Бланшар хотелось бы заполнить эти шестьдесят секунд нежными объятиями и мудрыми материнскими советами, но Изабелла это быстро пресекла:

— До свиданья, мамуля… Удачи вам в Токио… Поцелуй папу.

— Но ведь ты ему напишешь.

— Может быть, — сказала Изабелла.

После отъезда мадам Бланшар директриса поручила Изабеллу заботам мисс Бернс, которая показала девочке классные комнаты, залы для занятий гимнастикой и музыкой, спортивные площадки, бассейн, реку, столовую и, наконец, спальни Старших. На все объяснения англичанки Изабелла отвечала своими любимыми репликами: «Да… Нет… Может быть… Не знаю».

— До ужина еще три часа, — сказала в заключение мисс Бернс. — Чем вы хотите заняться?

— Можно мне посидеть в библиотеке?

— Конечно, я вас туда провожу.

Увидев ряды книг, Изабелла воодушевилась, расправила плечи, пригляделась к названиям и выразила удовлетворение.

— Совсем неплохо для коллежа! — воскликнула она. — Стендаль, Бальзак, Камю, Сент-Экзюпери, Хемингуэй…

— И еще Диккенс, Томас Харди, Вирджиния Вулф! — с гордостью добавила англичанка.

— Разумеется, — согласилась Изабелла. — А что в том большом сундуке в углу?

— Ничего особенного, — сказала мисс Бернс. — Библиотекарь, мадемуазель Сюффель, нашла его на чердаке. Там полно бумаг, и она решила их разобрать, но мы ждем ее только завтра. Вы полагаете, что найдете себе занятие на два с половиной часа?

— Да, — ответила Изабелла.

— Что ж, до скорого. Между двумя окнами стоит pick-up. [27]

Как только англичанка вышла, Изабелла потянулась, с удовольствием вздохнула и поставила джазовую пластинку, слегка приглушив звук. Потом она поставила кресло рядом с сундуком и стала просматривать старые бумаги. Там были карточки с меню, бальные блокнотики, школьные тетради, исправленные сочинения, театральные программки («Комеди Франсез» — 1898 — «Мнимый больной»). Ей понравилась своей элегантностью тетрадь в переплете из фиолетовой замши. Она открыла ее. Почерк был мелкий, тонкий, выработанный. На первой странице она прочла: Дневник Эмилии Галацци, второй В — начат 15 октября 1901 года. Итальянка? Совсем не обязательно. Дневник начинался впечатлениями о возвращении в школу: «Мне страшно. Я стараюсь быть храброй, но все эти девушки…» и описанием директора («Вот как, тогда был директор?» — подумала Изабелла). Его звали месье Гардон, и его можно было покорить улыбкой, но супруга, мадам Гардон, урожденная Ронсере, похоже, была напыщенной и суровой. Несколько замечаний о преподавателях и ученицах, довольно остроумных, затем тон внезапно изменился, и Изабелла целиком погрузилась в чтение. Она уселась в кресле поудобнее и стала нетерпеливо перелистывать страницы.

15 октября 1901 года

Сегодня утром меня вызвал месье Гардон и сказал, что я буду делить комнату с новенькой: Жизель де Клер. Я довольна, она красива и немного походит на дикарку. Мы сразу же заговорили с ней о музыке и поэзии. Она любит Шопена и Мюссе. Мы с ней обязательно поладим. Сейчас она распаковывает свой багаж. У ее семьи замок в Нормандии, но их финансовое положение пошатнулось. Чердак протекает. За здешний пансион платит ее бабушка. Я рассказала ей, что в школе сейчас два клана: Мятежницы, которых возглавляю я, и мадемуазель Нитуш, считающие себя святыми, хотя они — мокрые курицы и трусихи. Я спросила, к какому лагерю она собирается присоединиться.

— Я буду, — сказала она, — самой отчаянной чертовкой.

Она мне нравится, но раз я рассказываю о ней, придется прятать дневник. Никаких сложностей. У моего чемодана хороший замок.

20 октября 1901 года

Жуткое дело, как быстро возникает дружба. Шесть дней назад я не подозревала о существовании Жизель, а сейчас она для меня все, да, даже больше, чем музыка. Не только я восхищаюсь ею. Она завоевала своей отвагой сердца всех Мятежниц. Она станет лучшей наездницей в коллеже, будет лучше всех грести и играть в крикет. В часовне она выказывает экзальтированную набожность, которая пугает нашего доброго исповедника, аббата Сениваля. Но он, подобно ей, обожает Шатобриана. А я забавляюсь, слушая их разговоры. Они оба такие романтичные.

— Ах, мадемуазель де Клер, — говорит аббат, — какой тайной меланхолией пронизаны старые дубы в нежном свете луны!

Преподаватель литературы, которого мы прозвали Фортунио, краснеет, если Жизель слишком пристально смотрит на него. С мужчинами так легко. Сегодня утром молодой почтальон, хорошенький мальчик, пришел ко мне, чтобы я расписалась за заказное письмо. Я стала с ним кокетничать, только чтобы посмотреть на результат. Он попался тут же — такой наивный парень. Я сказала Жизель:

— Каким могуществом мы обладаем.

— Да, — ответила она, — это опьяняет.

У нее привычка встряхивать свои белокурые волосы, которая меня приводит в смятение.

25 октября

Вчера вечером Жизель очень откровенно рассказала мне о своей семье.

— Родители у меня неплохие, — заметила она. — Но они совершенно не интересуются тем, что важно для меня. Они говорят только о еде, о скотине, о политике. У нас ежедневно возникают стычки.

Как я и думала, они почти разорены. Жизель знает, что мать мечтает выдать ее за одного из соседей, очень богатого, но ему больше сорока лет. А Жизель скорее покончит с собой, чем согласится на этот брак. Сегодня утром она подарила мне книгу («Портрет Дориана Грея») и написала на форзаце: «Моей первой, моей второй, моей единственной».

30 октября

Поскольку мы оказались во главе списка на французском — Жизель первой, а я второй, — месье Гардон вчера повез нас в «Комеди Франсез». На школьном автобусе мы втроем добрались до Гарша и там сели на поезд. Мадам Гардон с нами не поехала, слава Богу! Он гораздо приятнее, когда ее нет. Она постоянно дает ему почувствовать, что происходит из семьи дю Ронсере.

— Да кто такие эти Ронсере? — спросила Жизель.

Мы смотрели «Эсфирь». Этим девушкам из школы Сен-Сир очень повезло, что такой великий поэт писал для них трагедии.

— Это ему, — сказала Жизель, — было очень приятно, что его пьесу репетируют красивые молодые девушки.

В фойе во время антрактов было очень много учеников Политехнической школы в мундирах. Как они на нас смотрели! Месье Гардон пыжился от гордости: он купил нам программу и кисленькие конфетки. Безумная расточительность!

3 ноября