Для фортепиано соло. Новеллы

Когда я умолк, он стряхнул пепел с сигареты (о, эта пауза, Рено… невзирая ни на что, я восхищался им, это великий актер) и стал обсуждать со мной «наше» положение, сохраняя полную беспристрастность, с необыкновенной легкостью и удивительной ясностью суждений. Не могу воспроизвести его речь целиком. Мне все казалось предрешенным, очевидным. Он говорил мне: «Вы любите мою жену, вы ей пишете. Она тоже любит вас, и, полагаю, у нее это чувство очень искреннее, очень глубокое. Конечно, вам известно, чем стала наша супружеская жизнь? Ваша и ее любовь не заслуживают даже порицания. Более того, в данный момент у меня есть личные причины желать свободы, я ничем не буду мешать вашему счастью… Дети? Как вы знаете, у меня сыновья, я помещу их интернами в лицей… Каникулы? Все уладится добром, ко всеобщему удовольствию. Малыши никак не пострадают, наоборот, им будет хорошо. Средства на существование? У Терезы есть небольшое состояние, а вы сумеете заработать себе на жизнь… Я вижу только одно препятствие, вернее, сложность: я человек публичный, и мой развод вызовет некоторый шум. Чтобы свести скандал к минимуму, я нуждаюсь в вашей помощи. Я готов предложить вам честный, достойный выход. Я не хочу, чтобы моя жена, оставшись в Париже во время процесса, невольно давала бы пищу поставщикам слухов. Прошу вас уехать и увезти ее с собой. Я предупрежу вашего директора и сделаю так, чтобы вы получили должность преподавателя в провинциальном коллеже…» «Но я не прошел конкурса», — прервал я его. «Ну и что? Это совсем не обязательно. Будьте спокойны, у меня достаточно связей в министерстве, чтобы добиться для вас назначения преподавателем шестого класса. Кстати, ничто не помешает вам готовиться к конкурсу и пройти его в следующем году. Тогда я добьюсь для вас более высокой должности. Главное, не считайте, будто я собираюсь мстить вам… Наоборот. Вы окажетесь в сложной, тягостной ситуации. Я знаю это, друг мой, сочувствую вам, учитываю все нюансы. В этой истории я думаю как о своих интересах, так и о ваших: если вы согласитесь с моим предложением, я помогу вам улучшить ваше положение… Если же вы откажетесь, я вынужден буду прибегнуть к оружию закона».

— Оружие закона, что это значит? Что он может тебе сделать?

— О, все… процесс по соблазнению его жены.

— Что за вздор! Шестнадцать франков штрафа? Он выставит себя на посмешище.

— Да, но такой человек, как он, может погубить любую карьеру. Сопротивляться — чистое безумие, а если, наоборот, уступить… кто знает?

— Ты согласился?

— Через неделю я уезжаю вместе с ней в коллеж в Люксее.

— А она согласна?

— О, — сказал Лекадье, — она изумительна. Я провел вечер у нее. Я спросил ее: «Вы не боитесь жизни в маленьком городке, среди заурядных и скучных людей?» Она ответила мне: «Мы уезжаем вместе, я услышала только это».

Тут я понял, почему Лекадье так легко уступил: его опьяняла мысль, что он будет свободно жить со своей любовницей.

В то время я был, как и он, очень молод: эта театральная развязка показалась мне настолько драматической, что я принял ее фатальную неизбежность, не помышляя о том, чтобы ее оспорить. Позднее, обдумав эти события, уже имея некоторое представление о людях, я понял, что Треливан ловко воспользовался неопытностью юноши, чтобы расчистить от мусора свою жизнь с минимальным ущербом. Ему уже давно хотелось избавиться от докучной жены. Мы впоследствии убедились, что он решил жениться на мадемуазель Марсе. Он знал о первом любовнике, но не посмел тогда затеять скандал с коллегой, что могло бы сделать его политическую жизнь довольно затруднительной. Принадлежность к власти научила его смиряться с обстоятельствами, и он стал поджидать более благоприятного случая. Лучшего он не мог и желать: юноша, раздавленный его авторитетом; жена, надолго удаленная из Парижа, если она решится последовать за своим возлюбленным (и очень вероятно, что она за ним последует, потому что он молод и она его любит); скандал, сведенный до минимума благодаря исчезновению протагонистов. Он увидел в этом выигранную заранее партию и победил в ней без всякого труда.

Две недели спустя Лекадье исчез из нашей жизни. Иногда он писал, но не явился на конкурс на получение должности преподавателя ни в этом году, ни в следующем. Волны, поднятые его падением, утихли и вскоре сошли на нет. В газете я увидел объявление о его браке с мадам Треливан. От некоторых товарищей я узнал, что генеральный инспектор министерства образования разрешил ему занять должность преподавателя в лицее городка В., поскольку за него очень просили «влиятельные политики». Потом я окончил университет и забыл Лекадье.

В прошлом году, когда по воле случая путешествия привели меня в В., я из любопытства зашел в лицей, который располагался в старинном аббатстве, одном из самых красивых во Франции, и спросил у консьержа, что стало с месье Лекадье. Консьерж этот оказался человеком услужливым и весьма красноречивым, который, вероятно, из-за того, что пребывал в атмосфере учебного заведения и усвоил науку вести журнал отсутствующих-присутствующих, приобрел повадки педанта.

— Месье Лекадье? — переспросил он. — Месье Лекадье состоит в преподавательском корпусе этого лицея уже двадцать лет, и мы все надеемся, что он дождется здесь выхода на пенсию… Впрочем, если хотите повидаться с ним, вам нужно только пройти через почетный двор и спуститься во двор для младших учеников, лестница слева. Он наверняка там и беседует с классной надзирательницей.

— Как? Разве лицей не распущен на каникулы?

— Конечно, но мадемуазель Септим согласилась присматривать днем за некоторыми детьми из семей, живущих в городе. Месье директор соблаговолил разрешить, и месье Лекадье приходит, чтобы составить ей компанию.

— Вот как! Но ведь он, этот Лекадье, женат, не так ли?

— Он был женат, — сказал консьерж тоном упрека и с трагическим видом. — Мы похоронили мадам Лекадье год назад, в канун праздника Святого Карла Великого. [26]

«Верно, — подумал я, — ей было около семидесяти… Странной, видимо, была жизнь этого семейства».

А вслух спросил:

— Кажется, она была намного старше его?

— Знаете, — ответил он, — это была одна из самых удивительных историй в лицее. Наша мадам Лекадье постарела как-то очень быстро. Когда они приехали сюда, она была, я не преувеличиваю, просто девушкой… белокурая, с розовым личиком… и очень гордая. Возможно, вы знаете, кем она была?

— Да, да, я знаю.

— Ну и, естественно, жена председателя совета, вы сами понимаете, что это такое для провинциального лицея… Вначале она нас очень тревожила. Мы все в этом доме живем очень дружно… Месье директор всегда говорит: «Я хочу, чтобы мой лицей был настоящей семьей» — и, когда входит в класс, спрашивает преподавателя: «Месье Лекадье (я называю его имя, как сказал бы месье Небу или месье Лекаплен), как поживает ваша хозяйка?» Но, как я сказал вам, поначалу мадам Лекадье никого не желала знать, не наносила никому визитов и даже ответных приглашений не делала. Многие из преподавателей сердились на мужа, и их можно понять. К счастью, месье Лекадье был галантен и улаживал все дела с их женами. Он человек, который умеет нравиться. Теперь, когда он читает лекцию в городе, собирается вся знать — нотариусы, промышленники, префект, словом, все… Вообще все улаживается. Сама его хозяйка тоже себя преодолела, в последнее время не было никого популярнее мадам Лекадье и любезнее не было никого. Но она так постарела, так постарела…

— Правда? — сказал я. — Если позволите, я попробую найти месье Лекадье.

Я пересек почетный двор. Это были древние монастырские галереи XV века, слегка потерявшие лоск из-за многочисленных окон, сквозь которые виднелись обшарпанные скамьи и парты. Слева сводчатая лестница спускалась во двор поменьше, обсаженный тощими деревьями. У подножия этой лестницы беседовали два человека: мужчина, стоявший ко мне спиной, и высокая женщина с костлявым лицом и жирными волосами, чей фланелевый клетчатый корсаж был затянут жестким поясом корсажа «цитадель» по старинной моде. Пара вела оживленный разговор. Сводчатый проход, создававший эффект акустической трубы, донес до меня голос, с необыкновенной четкостью напомнивший мне площадку перед дортуаром в Эколь Нормаль. И вот что я услышал: