Для фортепиано соло. Новеллы

Пасхальные каникулы прервали обучение детей, и Лекадье получил время на длительное размышление, исходом которого стала решимость. На следующий день после возобновления занятий он попросил у мадам Треливан личную аудиенцию. Она решила, что он хочет пожаловаться на кого-то из детей, и повела его в маленькую гостиную. Следуя за ней, он был совершенно спокоен, как это бывает перед дуэлью, когда человек полностью уверен в своей правоте. Когда она закрыла дверь, он объявил ей, что не может больше молчать, что живет лишь ради тех минут, которые проводит в ее обществе, что лицо ее постоянно стоит у него перед глазами — словом, это было самое искусственное и литературное признание в любви, после которого он подошел к ней и взял ее за руки.

Она смотрела на него с досадой и смущением, повторяя:

— Но это просто абсурд… Замолчите же, прошу вас… Это смешно. Довольно, уходите.

Последние слова были сказаны тоном умоляющим и одновременно столь решительным, что он счел себя побежденным и униженным. И вышел, пробормотав:

— Я попрошу месье Перро, чтобы он нашел мне замену для занятий с вашими сыновьями.

В вестибюле он на мгновение остановился, чувствуя себя несколько оглушенным и нашаривая свою шляпу, так что услышавший его слуга открыл дверь кабинета и сказал, что проводит его.

Тогда этот уход изгнанного возлюбленного, этот камердинер, выросший за спиной, внезапно напомнили моему другу только что прочитанный рассказ Бальзака — короткий и очень красивый рассказ, озаглавленный «Покинутая женщина».

Все ли вы помните «Покинутую женщину»? О, вы не поклонники Бальзака… Стало быть, придется мне напомнить вам сюжет, чтобы вы поняли продолжение: там некий молодой человек проникает под фальшивым предлогом в гостиную женщины и без всякой подготовки самым экстравагантным образом признается ей в любви. Она бросает на него высокомерный презрительный взгляд и, позвонив слуге, говорит: «Жак… или Жан… проводите моего гостя».

До этого пункта мы имеем историю Лекадье. Но у Бальзака молодой человек, следуя за камердинером в прихожую, размышляет: «Если я сейчас выйду из дома, то навсегда останусь глупцом в глазах этой женщины. Возможно, она сейчас сожалеет о том, что выгнала меня, — я должен это понять». И он, сказав слуге: «Я кое-что забыл», поднимается наверх, в гостиную мадам де Босеан, и становится ее любовником.

«Да, — подумал Лекадье, неловко надевая пальто, — да, это моя ситуация… Точно такая же… И я не только буду глупцом в ее глазах, но она еще все расскажет мужу. И какие у меня будут неприятности! А вот если я вновь увижусь с ней…» И он, сказав слуге: «Я забыл перчатки», почти бежит назад по вестибюлю и открывает вновь дверь будуара.

Мадам Треливан сидела с задумчивым видом на пуфике возле камина. Она взглянула на него с удивлением, но очень ласково.

— Как? — сказала она. — Это опять вы? А я думала…

— Я сказал вашему слуге, что забыл перчатки. Умоляю вас послушать меня пять минут.

Она не стала протестовать, и он уверился, что за те короткие минуты, которые последовали за его уходом, она пожалела о своем добродетельном порыве. Этот столь человеческий порыв презирать то, что предлагают, и сожалеть о том, что ускользает, привел к неизбежному следствию: прогнав моего друга по доброй воле, она, услышав, как он уходит, захотела увидеть его вновь.

Терезе Треливан было тридцать девять лет. Вновь — быть может, в последний раз — жизнь могла стать для нее мучительным и восхитительным сочетанием боли и радости; вновь она могла насладиться свиданиями, тайными письмами, бесконечными терзаниями ревности. Любовником ее станет юноша, возможно, гениальный: мечта о материнской защите, столь грубо оборванная ее мужем, быть может, возродится с этим мужчиной, который будет обязан ей всем.

Любила ли она его? Не знаю, но я склонен полагать, что до этого мгновения она думала о нем только как о блестящем наставнике своих сыновей — не из презрения, а из скромности. Когда он подошел к ней после довольно долгой речи, она протянула ему руку и с бесконечной грацией потупилась. Это движение, столь характерное для любимых литературных героинь Лекадье, очаровало его до такой степени, что он поцеловал ей руку с подлинной страстью.

Он честно пытался скрыть от меня тем вечером свое счастье: скромность была неотъемлемой частью образа любовника, какой сформировался у него благодаря романам. Он успешно продержался за ужином и почти до ночи. Помню, как мы с большим воодушевлением обсуждали первый роман Анатоля Франса и как Лекадье искусно анализировал то, что он называл «излишне осознанной поэзией». Около десяти часов он отвел меня подальше от товарищей и рассказал о своем дне.

— Мне не следовало бы говорить тебе об этом, но я просто задохнусь, если не расскажу кому-нибудь о произошедшем. Друг мой, я все поставил на одну карту, холодно разыграл партию и выиграл. Итак, истинная правда, что с женщинами достаточно выказать дерзость. Мои идеи о любви, которые тебя так забавляли, потому что они почерпнуты из книг, доказали свою неоспоримость в реальности. Бальзак — великий человек.

С этого он начал свое пространное повествование, а в конце его засмеялся, обхватил меня за плечи и важно изрек:

— Жизнь прекрасна, Рено.

— Мне кажется, — сказал я, высвобождаясь, — что ты рано празднуешь победу. Она простила тебе твою дерзость — вот и все, что означает ее поведение. Трудности остаются прежними.

— Ах, — возразил Лекадье, — ты не видел, как она на меня смотрела… Внезапно она стала просто восхитительной… Нет, нет, друг мой, ошибиться в чувствах женщины невозможно. Я сам очень долго считал ее равнодушной. Но теперь, говоря тебе «она меня любит», я твердо в этом уверен.

Я слушал с тем ироническим и несколько смущенным удивлением, какое всегда возникает в рассказах о чужой любви. Впрочем, он с полным правом считал, что выиграл партию: через неделю мадам Треливан стала его любовницей. Он подготовился к решающим маневрам с большой ловкостью, обдумал заранее будущие встречи, отрепетировал все жесты и слова. Его триумф был следствием настоящей, почти научной любовной стратегии.

Согласно вульгарным теориям, обладание становится концом любви-страсти. Случай же Лекадье доказывает, что, напротив, обладание может ее породить. Правда, эта женщина подарила ему то, что с подросткового возраста он считал счастливой любовью.

В его понимании наслаждения я всегда выделял некоторые детали, которые меня удивляли, потому что я не ассоциировал их с самим собой. Ему были необходимы следующие элементы:

Ощущать превосходство своей любовницы в каком-нибудь аспекте; так, она должна была отказаться от чего-либо ради него — например, от богатства или социального статуса.

Он хотел, чтобы она была целомудренна и проявляла в наслаждении некую сдержанность, которую он, Лекадье, вынужден был бы преодолевать. По моему мнению, это означало, что гордость в нем брала верх над чувственностью.

Между тем Тереза Треливан в точности соответствовала тому типу женщины, который он так часто мне описывал. Ему нравился ее дом, элегантная гостиная, в которой она его принимала как близкого друга, ее платья, ее выезд. Особую радость он испытал, когда она поведала ему, как долго испытывала страх перед ним. Это признание прочно привязало его к ней.

— Ты не находишь, что это поразительно? — спросил он меня. — Человек считает, что его презирают или по меньшей мере что им пренебрегают, он отыскивает тысячи доводов, чтобы объяснить высокомерие женщины. И стоит ему внезапно оказаться на другой стороне сцены, как он обнаруживает, что она прошла через те же страхи и в те же самые мгновения. Помнишь, как я говорил тебе: «Она пропустила три урока, я ей наскучил»? А она в этот момент думала (она сама мне рассказала): «Мое присутствие раздражает его, я пропущу три следующих урока». Проникновение в мысли другого человека, который прежде казался чужим, — вот в чем состоит для меня, возможно, самое величайшее наслаждение любви. Это словно совершенное отдохновение, восхитительный покой для самолюбия. Рено, я верю, что полюблю ее.