Буревестник

Адам не спал всю ночь. Ни те, которые, сменившись с вахты, приходили ложиться, ни те, которые просыпались и, ворча, одевались в темноте, чтобы вступить на вахту, не знали, что незнакомец, лежавший в первой от двери койке, не спит. Утром, измученный бессонницей, он вышел на палубу. Теперь, после этой ночи, он знал наверное, что никогда не воспользуется своей властью для мести. Облокотившись на планшир, Адам долго смотрел вслед удалявшемуся в тумане сейнеру — тому самому, который приходил ночью с горючим, — вовсе и не подозревая, что с ним отправлено очень близко касавшееся его письмо. Море попрежнему хмурилось.

С кормовой палубы донеслись чьи-то негодующие голоса. Адам пошел туда — посмотреть, что случилось. Бородатые рыбаки в выцветших, запачканных смолой и кровью спецовках, с бледными, возмущенными лицами, обступив Прециосу, грозили ему кулаками.

— Чего смотришь, а? Чего, говорю, смотришь? Что вы тут делаете? Люди тонут, а вы заседаете? Да? Эх вы, работники! — кричал Емельян дрожа от негодования.

Адам с удивлением заметил, что по щекам этого сильного, грубого, уже седого человека текли слезы.

— Что у вас тут, братцы? — спросил, подходя к ним, Адам.

— Оставьте вы меня все в покое! — огрызался Прециосу: — Мы — парторганизация судна, а не рыболовной флотилии!

Лука Георге повернулся к Адаму:

— Прошлой ночью погибло несколько рыбаков — бригада Матвея Кирсанова. Их потопил налетевший на них пароход.

С бледным, вытянувшимся лицом, мрачно глядя себе под ноги, Прециосу стал рассказывать, оправдываясь, о штормовых фонарях. Когда рыбаки наконец оставив его в покое, отправились в буфет, где можно было и выпить с досады и отвести душу руганью, он подошел к Луке и Адаму.

— Удивляюсь, как это ты, коммунист, поддерживаешь эти разговоры, — раздраженно обратился он к Луке. — Восстанавливаешь рыбаков против парторганизации. Это, товарищ Георге, неправильно и ты за это ответишь!

Прециосу после всего, что ему пришлось выслушать от рыбаков, хотел, очевидно, сорвать свою досаду на ком-нибудь. Но Лука вскипел:

— И как тебе только не стыдно! Это, по-вашему, партийная работа? Люди гибнут из-за того, что во флотилии бандиты-вредители, а вам и горя мало! Не наше, мол, дело, наша хата с краю! Тьфу! Смотреть на все противно!

Это было сказано таким голосом, что Прециосу сразу смолк и поглядел на Адама, как бы ища в нем помощи и поддержки. Но Адам отвернулся.

Прециосу с обиженным видом удалился. «Ты, стало быть, заодно с этими безобразниками, — думал он. — Ну погоди ж, я тебе покажу! Вот получат наш рапорт в Констанце — тогда увидим!»

XXIX

Но время шло, а никакого ответа на рапорт Прециосу и Прикопа не приходило. Тогда Прикоп решил, что один из них должен немедленно ехать в Констанцу. «Особого значения это, конечно, не имеет, — думал он о продолжавшемся пребывании Адама на «Октябрьской звезде», — но все-таки зачем допускать, чтобы он околачивался на судне? Чем скорее он отсюда вылетит, тем лучше».

Однажды ночью из Констанцы пришел сейнер с ящиками. В ящиках были банки для консервов. С тем же сейнером прибыл Спиру Василиу, пользовавшийся всяким удобным случаем, чтобы прогуляться по морю. Он задыхался на суше; жизнь для него становилась нестерпимой.

При свете прожекторов ящики, болтаясь на тросах грузовой стрелы, передвигались по воздуху и плавно опускались на палубу «Октябрьской звезды». Спиру Василиу, находясь тут же, наблюдал за работой, когда кто-то коснулся его руки.

— Товарищ Василиу…

Он оглянулся и увидел Прикопа:

— Здравствуйте, товарищ председатель…

Они пожали друг другу руки.

— Подойдите сюда, я вам кое-что скажу… — шепнул Прикоп и, когда оба были в темном углу, под жилой палубой, быстро продолжал: — Будьте осторожней, господин капитан. А то насчет материальной части вы уж слишком… того… Рыбаки волнуются. Из-за фонарей, говорят, бригада потонула…

— А ну их к черту!.. — равнодушно произнес Спиру Василиу.

— Я вас предупредил: будьте осторожны. Выйдет история — на меня не рассчитывайте. Будьте здоровы!

Прикопа поглотила темнота. Спиру Василиу пожал плечами — ему все страшно надоело, он мечтал об иностранных портах, о крупных кушах, о шикарных женщинах…

Когда сейнер отправился назад в Констанцу, с ним отбыл Прециосу.

На следующее утро он был у второго секретаря обкома — бывшего горняка. Письмо, которое они написали вместе с Прикопом, лежало на столе. Секретарь, повидимому, его прочел, но нарочно не ответил.

— Вот хорошо, что вы сами явились, — встретил он Прециосу. — Ваше письмо удивило меня. Не знаю, что и думать…

— Товарищ секретарь, если этот инструктор останется на корабле, то я больше не отвечаю за работу организации, — сказал Прециосу. — Спрашивается: зачем он у нас? Для того чтобы нам помогать, или для того, чтобы путать дела?

— Пожалуйста, конкретнее, — сказал секретарь. — Что именно у вас произошло?

Прециосу рассказал про лодки.

— И все это в порядке личной инициативы! — закончил он. — Не успел появиться на пароходе, как уже начал распоряжаться, не спросив бюро, ни с кем не посоветовавшись. Разве так работают? К тому же он проводит больше времени на промысле с рыбаками, чем на базе. Какая же от него помощь? Только время зря теряет, товарищ секретарь. И еще другое: создает неблагоприятную для нас атмосферу. Люди теряют доверие к бюро парторганизации, косятся на нас…

— Почему же? — удивился секретарь. — Из-за чего? Что он сделал, чтобы подорвать к вам доверие?

Говоря это, он думал о Николау и боцмане, о том, что они ему рассказали. Может быть и в самом деле, этот самый Прециосу не так уж безгрешен…

— Инструктор этот, товарищ секретарь, подобрал себе компанию — двух-трех партийных и занимается тем, что критикует с ними бюро парторганизации.

— С кем это? — спросил секретарь. — Какая компания?

— Да вот со старшим помощником Николау, с боцманом…

Секретарь задумчиво смотрел на своего собеседника. «Неужто, — недоумевал он, — бюро парторганизации стоит на правильной точке зрения, и дело в том, что эти члены партии просто недовольны им? Трудно знать правду и так легко ошибиться… А ошибка может иметь серьезные последствия…»

— Товарищ секретарь! — неожиданно воскликнул Прециосу с видом глубоко возмущенного человека. — Этот инструктор просто не умеет работать! Он допускает грубые ошибки! Право не знаю, нужно ли вам докладывать о том, как он себя ведет…

— Как же он себя ведет? — удивился секретарь, недовольно поднимая брови.

— У нас был несчастный случай… вы знаете.

— Знаю, — пробормотал секретарь.

— Ничего не поделаешь. Как и во всяком деле, у нас есть свои трудности. Социализм в один день не построишь, — сказал Прециосу. — У нас не хватает оборудования, не достает штормовых фонарей. Не знаю, может быть, их слишком мало изготовляют или наш трест не получает их в достаточном количестве — как бы то ни было, но их вечно не хватает. Рыбаки уверяют, что несчастный случай произошел именно из-за этого. Может, это и так, а может, и нет. Однако товарищ Жора, вместо того чтобы разъяснять людям, какие у нас затруднения, восстанавливает их против нас, против бюро парторганизации, против профсоюза.

— Что значит «восстанавливает»? — спросил секретарь и нахмурился.

— Я хочу сказать, что он нас не поддерживает. Держит сторону рыбаков!

— А у вас на судне разве два лагеря — вы и рыбаки? — недовольным голосом спросил секретарь.

— Нет! — рассмеялся Прециосу.

Его смех звучал фальшиво и униженно:

— Конечно нет! Но я хочу сказать, что он не ведет никакой разъяснительной работы среди тех, кто в этом нуждается…

Секретарь молчал. Прециосу, видя, что он еще не совсем убежден его словами, решил переменить тактику:

— Я буду вполне откровенен: мне кажется, что товарищ Жора пристрастен. У него с Прикопом Даниловым какие-то личные счеты. Они из одного села и между ними старая вражда. Поэтому мне кажется, что он нам не подходит. В другом месте он может быть был бы хорош, но на нашем корабле у него, видно, есть и старые друзья и старые враги. Это, товарищ секретарь, неправильно, чтобы он у нас работал…