По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла

Обратно я возвращался на трамвае. Напротив ехал паренек лет восемнадцати. Он спал стоя, держась за ремень и раскачиваясь на ходу. А на соседней скамье юная девушка сладко посапывала, прикорнув на плече у своего партнера.

Что поделать, субботний вечер.

Старая фабрика стоит на берегу ручья, который в прошлом, во времена аркрайтовой водяной рамы, давал ей энергию и силу. Фабрика эта была свидетельницей прихода прядильной машины Харгривза с ласковым именем «Дженни», «мюль-машины» Кромптона и парового двигателя Уатта. Ей довелось пережить конец кустарного прядения и ткачества. На ее глазах небо над Ланкаширом затянула черная дымная пелена. Но еще чернее были дела, которые творились на хлопкопрядильных фабриках. Ибо тогда, столетие назад, здесь разворачивалась самая настоящая работорговля, предметом которой стали маленькие дети, обслуживавшие «Дженни». Сегодняшний ручей представляет собой печальное зрелище: берега замусорились, а воды потемнели от фабричных отходов. Зато сама старая фабрика, которая за сто лет выдержала не одну перестройку, ныне процветает.

Управляющий прошел в свою контору, переоделся и нахлобучил на голову кепку.

— Не снимайте шляпы! — посоветовал он мне. — Целее будет.

Он являлся типичным представителем молодого поколения ланкаширцев — энергичный, смышленый и целеустремленный. За плечами у этого молодого человека наверняка остался колледж, где он получал техническое образование. Сейчас все свои усилия он направлял на то, чтобы накопить деньжат и открыть собственное предприятие. На самом деле в Ланкашире множество таких молодых людей, и ни в одном другом графстве Англии я не видел, чтобы личные способности и амбиции людей настолько перетряхивали социальную структуру общества. В этом особая романтика Ланкашира. Здесь сплошь и рядом встречается ситуация, невозможная в других частях Англии, когда члены одной и той же семьи идут совершенно различными путями. Пока один брат лениво возлежит в салоне роскошного лимузина, другой шлепает в дешевых сабо к воротам фабрики, где тянет лямку от зари до зари.

Правда, мне говорили, что все хорошо до тех пор, пока у богатенького братца не подрастут собственные дети. Когда же наступит время отправлять их на учебу в Оксфорд, вот тогда-то и оправдывается старинная ланкаширская поговорка: «Три поколения отделяют сабо от сабо».

Немудрено, что жители Ланкашира с недоверием взирают на социальные достижения соседей (или, как они выражаются, на «ихний шик»).

Первым помещением, которое мы посетили, был склад, где лежали пыльные, желтоватые тюки спрессованного хлопка. Его доставляют из Техаса. Все время из Техаса! И я подумал: насколько же гениален человек, сумевший столь разительно изменить условия жизни! (И в этом тоже часть ланкаширской романтики!) Мне припомнилась, сколько хлопот доставляли в шестом веке татаро-монгольские степняки, которые безжалостно грабили шелковые караваны на всем пути из Китая в Рим. В своей книге «История упадка и разрушения Римской империи» Гиббон рассказывает, сколь беспрецедентные усилия прилагал император Юстиниан, дабы обезопасить торговлю шелком. И все безуспешно! Так бы и сидели римские аристократы без шелка, если бы два шустрых монаха не догадались тайно вывезти личинок китайского шелкопряда в своих посохах. Таким образом, Европа сама начала производить вожделенный шелк, а мы получили прекрасный пример нетривиального решения проблемы.

Сегодня корабли с американским хлопком вполне легально прибывают в Манчестер по Мерси и Судоходному каналу, и никого это не удивляет. А как, наверное, позавидовал бы император Юстиниан нашему простому, дешевому — и безопасному! — способу устраивать дела.

Вместе с техасским хлопком мы проследовали через ряд очистительных устройств в огромный цех, где сильно пахло горелым маслом. В воздухе носились мельчайший частички распотрошенного хлопка-сырца. Они набивались в нос и в рот, подобно летучему пуху чертополоха, оседали на одежде. Рабочие, которые двигались между станками, казались белыми привидениями, а их усы выглядели так, будто полночи провели на сильном морозе.

В этом цеху пухлые массы хлопка-сырца превращаются в длинные и плоские ленты. Рабочим и их станкам приходится для этого изрядно постараться. Уж что только ни делают с хлопком машины: и дергают его, и сжимают, и рыхлят специальными металлическими зубцами — только что не поджигают! И все это время мягко, но настойчиво продвигают обработанный хлопок по направлению к прядильным машинам. В противоположном конце цеха установлены сотни бобин, которые непрерывно вращаются и с каждым оборотом наматывают на себя грубую хлопковую нить.

Из прядильного цеха мы направились на ткацкий участок, а по пути я заглянул в длинную комнату, где на крючках висели многочисленные пальто и шляпки. Это была раздевалка, и несколько девушек как раз там переодевались. И при том пели арию из «Мадам Баттерфляй»! Можете себе представить? За свою жизнь мне довелось побывать на десятках различных фабрик — и в Центральной Англии, и на Юге — но нигде я не слышал, чтобы фабричные работницы распевали оперные арии.

В первый момент девушки смутились, но затем, разговорившись, похвастались, что прошлой зимой они ставили «Цыганскую девушку».

Управляющий распахнул дверь, и мы тотчас попали в сущий ад. Сотни ткацких станков стояли в цеху и беспрерывно вращали рычаги, производя при этом шум, как целая стая обезумевших куриц. Грохот стоял такой, что разговаривать было совершенно невозможно. Несчастным работницам, чтобы хоть как-то между собой общаться, пришлось изобрести собственную азбуку глухонемых. Когда мы вошли, я увидел, как одна из девушек шевелит губами. И что вы думаете? Известие о нашем визите моментально распространилось по цеху. К тому времени, когда мы достигли дальнего угла, нас там уже ждали!

В этом цеху производили хлопчатобумажную ткань и вискозу. Я обратил внимание, что над некоторыми станками крепится нечто вроде продырявленных банных ковриков. Мне объяснили, что это жаккардовы ткацкие станки. Каждый раз, когда такой «коврик» совершал очередной рывок, из-под него выходила новая порция искусственного шелка для чьей-то пижамы! В один из таких волнующих моментов я впервые в жизни столкнулся с «живчиком».

Сегодня в Лондоне навряд ли кто слышал о «живчиках», а здесь это чрезвычайно популярный персонаж. «Живчик» — человек, который «оживляет» уставший и замешкавшийся ткацкий станок. А по совместительству общепризнанный клоун Ланкашира. Стоит произнести магические слова: «Как-то раз один «живчик»»… И ваш собеседник (если он, конечно, ланкаширец) начинает улыбаться и готовится от души посмеяться. Подобное отношение к данной профессии, похоже, сложилось в далеком прошлом, когда условия работы на ткацких фабриках были куда более суровыми, чем сейчас. Могу предположить, что в те времена «живчики» часто использовали свою власть против фабричных рабочих. Как результат: вот уже третье или четвертое поколение ланкаширцев отыгрывается на «живчиках», причем делает это с присущим им чувством юмора.

Здесь я приведу лишь несколько типичных анекдотов. Все они имеют целью лишний раз подтвердить тезис об абсолютной тупости «живчиков». (Между прочим, на местном жаргоне «живчик» является синонимом безнадежного болвана.)

Итак, молодой «живчик» собирается жениться и отправляется покупать кольцо своей невесте.

— Восемнадцать карат? — спрашивает ювелир.

— Нет, — отвечает наш герой. — Я, конечно, жую табак, но с чего ты взял, что мне восемнадцать?

Или вот еще. Два «живчика» отправились с ночевкой на загородный пикник, но по рассеянности забыли взять подушки. Поэтому они вынуждены были подложить под голову найденные обрезки дренажной трубы. Утром один из друзей жалуется, что спалось ему ужасно — шея совсем затекла! Другой же хвастается с довольным видом: «А у меня все в полном порядке, Билл! Я догадался с вечера набить свою трубу соломой».

«Живчик» поутру направляется на фабрику, но по дороге решает закурить. Он поворачивается спиной к ветру и раскуривает трубку. Затем продолжает свой путь и через полчаса встречается на улице с приятелем, который спрашивает: