Произведения, 1856—1859
Произведения, 1856—1859 читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
54 Часто въ это л
ѣ
то я приходила на верхъ въ свою комнату, ложилась на постель противъ Маши, и какая-то тревога счастья обхватывала меня. Я не могла засыпать, перебиралась къ бѣ
дной Машѣ
, обнимала, цѣ
ловала ее толстую, пухлую шею и говорила ей, что я совершенно счастлива. И она, бедняжка, тоже увѣ
ряла, что она совершенно счастлива, и въ глазахъ ея, глядѣ
вшихъ на меня, мнѣ
казалось, что точно свѣ
тилось счастье. Потомъ она притворялась сердитой, прогоняла меня и засыпала, а я до зари сидѣ
ла на постелѣ
и переби[ра]ла все то, чѣ
мъ я такъ счастлива. И не было конца причінамъ счастья, и къ каждому изъ моихъ счастій примѣ
шивался онъ или его слово, или его мысль. Иногда я вставала и молилась. Молилась такъ, какъ ужъ больше никогда не молилась. И въ комнаткѣ
было тихо, только Маша дышала, и я поворачивалась; и двери и занавѣ
ски были закрыты, и мнѣ
не хотѣ
лось выходить изъ этой комнатки, не хотѣ
лось, чтобы приходило утро, не хотѣ
лось, чтобы разлетѣ
лась эта моя душевная атмосфера, окружавшая меня. — Мнѣ
казалось, что мои мечты и мысли и молитвы — живыя существа, тутъ во мракѣ
живущія со мной, стоящія надо мной, летающія около моей постели. И каждая мысль была не моя, а его мысль, и каждая мечта была мечта о немъ, и въ каждомъ воспоминаніи, въ воспоминаніи того даже времени, когда я его не знала, — былъ онъ, и молитва была за него и съ нимъ. <Онъ наяву, и въ мечтаніяхъ, и во снѣ
, онъ всегда былъ со мною>. Однако я еще сама себѣ
не признавалась въ любви къ нему. Ежели бы ясно поняла, что я чувствую, я бы сказала это Машѣ
, а тогда я ей еще ничего не говорила. Я тогда еще боялась признаться себѣ
въ своемъ чувствѣ
. Я была горда. И женской инстинктъ мнѣ
говорилъ, что ежели бы я ясно сказала себѣ
, что люблю его, я бы спросила себя, любитъ ли онъ меня, и должна была бы отвѣ
тить: нѣ
тъ. Я смутно предчувствовала это и потому боялась разогнать волшебный туманъ, окружавшій меня. Притомъ мнѣ
такъ было хорошо, что я боялась всякой перемѣ
ны. Онъ всегда обращался со мной, какъ съ ребенкомъ. Хотя и старался скрывать, но я всегда чувствовала, что зa тѣ
мъ, что я понимаю, въ немъ остается еще цѣ
лый міръ, чужой для меня, въ который онъ не считаетъ нужнымъ впускать меня. Никогда почти я не могла замѣ
тить въ немъ смущенья или волненья при встрѣ
чахъ и разговорахъ со мной, которые бывали иногда такъ искренни и странны. Главное-жъ — онъ никогда не говорилъ со мной про себя. <Онъ былъ предводитель нашего уѣ
зда и> Я знала по деревенскимъ слухамъ, что кромѣ
своего хозяйства и нашего опекунства онъ занятъ какими-то дворянскими дѣ
лами, за которыя ему дѣ
лаютъ непріятности. Но всякой разъ, какъ я наводила разговоръ на эти занятія, онъ морщился своимъ особеннымъ манеромъ, какъ будто говорилъ: «полноте, пожалуйста, <болтать вздоръ и> притворяться, что вамъ можетъ быть это интересно», и переводилъ разговоръ на другой предметъ.55Потомъ, что тоже сначало обманывало меня, онъ какъ будто не любилъ или презиралъ мою красоту. — Онъ никогда не намекалъ на нее и морщился, когда при немъ называли меня хорошенькой. Напротивъ, вс
ѣ
недостатки мои онъ ясно видѣ
лъ и любилъ ими какъ будто дразнить меня. <Родинку на щекѣ
онъ называлъ мушищей и увѣ
рялъ, что усы мнѣ
скоро придется брить съ мыломъ. Красивые туалеты или куафюры новыя, которыя мнѣ
шли, казалось, возбуждали въ немъ отвращенье.> Одинъ разъ въ свои имянины я ждала его и надѣ
ла новое ярко-голубое платье, очень открытое на груди, <и красныя ленты> и перемѣ
нила прическу, зачесала волосы къ верху, что очень шло ко мнѣ
, какъ говорили Маша и дѣ
вушки. Когда онъ вошелъ и удивленно посмотрѣ
лъ на меня, я оробѣ
ла, покраснѣ
ла и умоляющимъ взглядомъ спрашивала его мнѣ
нья о себѣ
въ новомъ нарядѣ
. Должно быть, въ моихъ глазахъ онъ прочелъ другое. Онъ сдѣ
лалъ свою недовольную мину и холодно посмотрѣ
лъ на меня. Когда теперь я вспоминаю это, мнѣ
ясно, почему ему непріятно было. Деревенская безвкусная, безтактная барышня, которая начинаетъ нравиться, воображаетъ себя красавицей и побѣ
дительницей и для 2хъ сосѣ
докъ и стараго друга дома нескладно убралась всѣ
ми своими нарядами и выставила свои прелести. Весь этотъ день онъ жестоко мучалъ меня за мое голубое [платье] и новую прическу. Онъ былъ офиціально холоденъ со мной, насмѣ
шливъ и ни на одинъ волосокъ не былъ со мной иначе, чѣ
мъ съ другими. Въ цѣ
лый день я не могла вызвать отъ него ни однаго дружескаго, интимнаго слова или взгляда. Вечеромъ, когда всѣ
уѣ
хали, я сказала Машѣ
, что платье мнѣ
жметъ, и ушла на верхъ. Я сбросила противное платье, надѣ
ла лиловую кофточку, которую онъ называлъ семейно-покровской кофточкой, и, уничтоживъ съ трудомъ сдѣ
ланную утромъ прическу, зачесала волоса гладко зa уши и сошла внизъ.— A! Лизавета Александровна! здраствуйте, — сказалъ онъ, увидавъ меня, и все лицо его отъ бороды до лба просіяло той милой, дружески-спокойной улыбкой. — Наконецъ-то удалось увидать васъ. Такъ-то лучше.
— Разв
ѣ
вы не любите ея новую прическу? — спросила Маша. — А я нахожу, что къ ней очень идетъ.— А я ненавижу всякое фр, фр, фр! — сказалъ онъ. — Зач
ѣ
мъ? Эти барышни, что были здесь, теперь возненавидѣ
ли ее за это сизое платье <я и поговорить не смѣ
лъ цѣ
лый день>, и самой ей неловко было, да и не красиво. То ли дѣ
ло — такъ опять запахло фіялкой и Александръ Иванычемъ и всѣ
мъ хорошимъ. —Я только улыбалась и молчала. Маша вид
ѣ
ла, что я нравлюсь ему, и рѣ
шительно не понимала, что это значило. Какъ не любить, чтобы женщина, которую любишь, выказывалась въ самомъ выгодномъ свѣ
тѣ
? А я уже понимала, чего ему надо. Ему нужно было вѣ
рить, что во мнѣ
нѣ
тъ кокетства, чтобы <сильнѣ
е> любить меня, и когда я поняла это, во мнѣ
и тѣ
ни не осталось кокетства нарядовъ, причесокъ, движеній. Правда, явилось тогда во мнѣ
бѣ
лыми нитками шитое кокетство — простота, тогда, когда еще не могло быть простоты. И онъ вѣ
рилъ, что во мнѣ
не было кокетства, а были простота и воспріимчивость, которыхъ ему хотѣ
лось во мнѣ
. <Какъ часто въ это время я видѣ
ла, какъ онъ приходилъ въ восторгъ отъ своихъ собственныхъ мыслей, которыя я ему высказывала по своему, какъ онъ наивно радовался на самаго себя, видя, воображая, что радуется на меня. Однако> Женщина не можетъ перестать быть кокеткой, когда ее любятъ, не можетъ не желать поддерживать обмана, состоящаго въ томъ убѣ
жденіи, что она лучшая женщина въ мірѣ
, и я невольно обманывала его. Но и въ этомъ какъ онъ высоко поднялъ меня отъ того, что я была прежде. Какъ легче мнѣ
было и достойнѣ
е — я чувствовала — выказывать лучшія стороны своей души, чѣ
мъ тѣ
ла. Мои волосы, руки, мои привычки, какія бы онѣ
не были, хорошія или дурныя, мнѣ
казалось, что онъ всѣ
зналъ и сразу оцѣ
нилъ своимъ проницательнымъ взглядомъ, такъ что я ничего кромѣ
желанія обмана, ломанья не могла прибавить къ своей красотѣ
, душу же мою онъ не зналъ, потому что онъ любилъ ее, потому что въ то самое время она росла и развивалась, и тутъ-то я могла и обманывала его. Притомъ какъ мнѣ
легко стало, когда я ясно поняла это. Эти смущенье, стѣ
сненность движеній совсѣ
мъ изчезли во мнѣ
, какъ и въ немъ. Я чувствовала, что спереди ли, съ боку, сидя или ходя онъ видѣ
лъ меня, съ волосами кверху или книзу, — онъ зналъ всю меня <(и мнѣ
чуялось, любилъ меня какой я была) я не могла ни на одинъ волосъ крѣ
пче привязать его. Но за то> Я даже не знаю, была ли бы рада, ежели бы онъ вдругъ сказалъ мнѣ
, что у меня глаза стали лучше. Зато какъ отрадно и свѣ
тло на душѣ
становилось мнѣ
, когда пристально вглядываясь въ меня и какъ будто вытягивая глазами изъ меня ту мысль, которую ему хотѣ
лось, онъ вдругъ, выслушавъ меня, говаривалъ тронутымъ голосомъ, которому онъ старался дать шутливый тонъ: — Да, да, въ васъ есть. Вы отличная дѣ
вушка, это я долженъ вамъ сказать. Вы интересная дѣ
вушка, не interessante, а интересная, [такъ] что мнѣ
хотѣ
лось бы узнать конецъ отличной вещи, которую я въ васъ читаю.