Николай Переслегин

255

Отец Твой всегда был милым человеком, Наташа, но сейчас он стал прямо таки святым. Я пробыл в Корчагине только 3 дня, но и за это короткое время убедился, что крестьяне его так же крепко любят, как злостно надувают. Думаю, что звание помещика станет ему в немалую копеечку.

От станции до Корчагина верст двадцать. Вторая половина дороги много приятнее первой. Вольно сбежав с крутого холма мимо темно синего озера, она сначала весело вьется полями; последние-же 4-5 верст сумрачно тянется глухим еловым лесом, по выходе из которого скатывается в сырую туманную котловину, ныряет в овраг, наконец, ласковыми лугами медленно взбирается в гору к березовой аллее Корчагина.

Само же Корчагино — простой, небольшой дом с мезонином, старый яблочный сад корней на сто, опрятные службы, баня в сирени, у террасы старый, сейчас очень красивый, красно-жёлтый клен и величайшая гордость Константина Васильевича («из Межевого приезжали снимать») — на полукруглой зеленой лужайке перед домом две необычайно высокие и правильные хвойные пирамиды, состоящие из целого гнезда разновозрастных елей.

Подъехали мы к Корчагинскому балкону часов в 8. На столе еще кипел самовар и всюду: за столом, на ступеньках, на перилах сидело много народу. Лидия Сергеевна нарядная, пополневшая, с гладко причесанной и как всегда

256

немножко на бок наклоненной головой, радостно встрепенулась нам навстречу и, заключив меня первого в свои объятия, принялась целовать, взволнованно заглядывая мне в глаза. Она была очень тронута и еле сдерживала слезы. Много она вероятно за последние два года перестрадала и переволновалась из за нас с Тобою, родная.

Брак по любви, а через год внезапный разрыв с мужем, открытое незаконное «сосуществование», и все вглухую, явочным порядком, без родительского совета и благословения — как никак, для таких старомодных, благообразных людей, как Твои родители, это очень много. Не знаю, как только они все это вынесли! Что все сложится так хорошо, как оно сложилось, они, как мне призналась сама Лидия Сергеевна, никак не ожидали.

Известие, что мы повенчались в Касатыни, пришло оказывается в Москву в тот же день, в который решался вопрос о покупке Корчагина. Родители Твои сильно колебались. Ведь искали дом с парком, а тут вдруг целое имение в 100 десятин. Все знакомые отговаривали: — трудно, хлопотно, далеко от Москвы. Молодежь Ваша тоже была против. Все Ваши — социалисты, а тут землю в собственность приобретать... Родителям же Корчагино страшно понравилось. Растерялись они окончательно, и вот тут то вдруг и пришла наша телеграмма. Так и решили: «купить под счастливую пуку». По моему Лидия Сергеевна даже что-то писала нам об этом, но я

257

во всяком случае тогда по настоящему не понял всего, что здесь происходило. Понял я все это только в объятиях Лидии Сергеевны, целовавшей меня и за то, что я причинил её материнскому сердцу боль, и за то, что исцелил его от боли, и от раскаянья, что считала меня подлецом, и от радости, что в конце концов я оказался все же порядочным человеком, и от воспоминания, как наша телеграмма решила покупку Корчагина; главным же образом она восторженно и нежно целовала меня за то, что я приехал от Тебя и привез ей частичку Тебя и обещание, что Ты тоже приедешь, и ощущение Твоего счастья и реальную возможность обнять Тебя во мне.

Очень хорошо, душевно и глубоко встретились мы с Твоею матерью, Наташа. Любит она Тебя очевидно бесконечно, и притом такою одно мысленно ясной, материнской любовью. Ни тени ревности, ни даже простого соревнования не почувствовал я в её отношении к себе.

Моя мать была другой породы. Лидия Сергеевна была бы ей во многом не только малопонятна, но и мало приятна. Таких матерей она, бывало, не без презрения называла «родительницами». Причем слово это звучало в её устах почти так же, как в устах иных порядочных женщин «любовница»; как-то голо и физиологично. «Помните», говорила она нам с братом, когда бывала нами недовольна, «что я вам мать, а не только родительница, и знайте, что если вы не выйдете настоящими людьми, я отвернусь от вас и за-

258

буду, что сама родила вас». Сложная она была женщина, вся во всем перепутанная, но очень крупная и страстная. Знаешь, Наташа, с тех пор как заново увидел ее на вокзале, она ни на шаг не отходит от меня.

Но возвращаюсь к Корчагину. Первый вечер прошел очень для меня интересно. Человек двенадцать собравшейся молодежи чувствовало себя очевидно как нельзя лучше. Все были оживлены, веселы, красивы и явно связаны друг с другом и таинственными нитями перекрестной влюбленности, и общей атмосферой заговорщического покровительства всякому нарождающемуся чувству.

В темноте теплого вечера струны молодых голосов на террасе звучали как-то особенно звонко и рокочуще; стройные девичьи фигуры на секунду появлявшиеся на светлом пороге столовой дышали какою-то особенной, встревоженной и ощущающей себя силой и грацией. В доносившихся из живой темноты сада отдельных возгласах и вдруг запеваемых фразах трепетно струилась древняя, хмельная тайна прекрасной первой влюбленности.

Константин Васильевич по старой привычке сразу же после ужина прошел к себе в спальню, а Лидия Сергеевна устроилась с томом Толстого за самоваром, заботливо приоткрыв дверь в гостиную, чтобы услышать, если на другом конце дома заплачет внучка. Она чувствует себя сейчас очень спокойно и счастливо: — вокруг неё благополучно и закономерно совер-

259

шается жизнь. Если бы еще и Ты сидела с него, а в детской, рядом с Фединой дочкой, спал-бы Твой сын, которого она очень ждет, то все было бы в окончательном и абсолютном порядке.

Со своей  belle fille они живут очень складно, совместно отстаивая против мужчин и молодежи какой-то свой, специфически женский фронт. Лидия Сергеевна очень довольна серьезным влиянием своего первенца на Лелечку и очень поражена, что из «экстравагантной» девушки вышла такая образцовая жена и мать. Мне же вряд ли нужно Тебе говорить, что я вижу все совершенно иначе. Вспоминая, как восторженно и исступлённо Федя любил Елену Павловну, и какая она была хороводная, буйная веселая девушка, норовистая, лукавая, с низким церковным голосом и раскосым разрезом зеленых глаз, мне как-то грустно смотреть на «образцовую мать» и на Федю за шахматами.

Я не хочу сказать, что они охладели друг к другу. Нет, друг друга они, вероятно, любят больше, чем когда бы то ни было раньше, но любви к любви в их любви уже больше не чувствуется!

Да, родная, сколько я ни смотрю кругом себя, я всегда вижу одно и то же. Любовь переносит все: — жестокость, охлаждение, ревность, разлуку, измену, но одного она не переносит почти никогда — ребенка. И это так ясно всякому сердцу, воистину бьющемуся о тайне любви.

Ведь любовь требование «вознесения», а ребе-

260

нок ниспадение любви на землю. Любовь —чаяние раскрепощения души от тесных объятий плоти, ребенок — её воплощение. Патетика любви трагична и апокалиптична; в ней ожидание того, что времени больше не будет. Ребенок же — идиллия, прогресс, утверждение любви на вечно убегающем горизонте жизни.

В том, Наташа моя, величайшая загадка души человеческой, что любовь живет только внутренним тяготением к смерти, и сейчас же умирает, как только в ней возникает тоска по завещанию себя жизни. В метафизическом плане ребенок всегда свидетельство о творческом бессилии любви. Всемогущие боги и бессмертные художники творят; только смертные рождают себе подобных смертных!

Ты ведь знаешь, я отнюдь не защитник современных бездетных браков. Борьба против бессилия и позора деторождения правомерна исключительно на путях духовного напряжения любви. На иных путях она только разврат и кощунство.