Дороги свободы. I.Возраст зрелости

– Нет, правда, мне совершенно безразлично, буду ли я именоваться «мадам Деларю» или нет, – сказала она.

– Я в этом уверен, – живо отозвался Даниель. – Я хотел только сказать: а если это единственное средство оставить ребенка?..

Марсель казалась потрясенной.

– Но... я никогда такое не связывала.

Должно быть, это правда. Ее всегда трудно было заставить смотреть фактам в лицо; ее нужно было ткнуть во все носом, иначе она глядела бы по сторонам. Марсель добавила:

– Это... это должно произойти само собой: брак – это рабство, и мы его не хотим, ни он, ни я.

– Но ведь вы хотите ребенка?

Марсель одной рукой опиралась на подушку, а другую положила на бедро. Потом отняла ее и приложила к животу, словно у нее разболелся кишечник; в этом было что-то причудливое и чарующее. Она хмуро призналась:

– Да, я хочу ребенка.

Победа! Даниель замолчал. Он не мог оторвать глаз от этого живота. Враждебная плоть, плоть тучная и изобильная, своего рода кладовая припасов. Он подумал, что Матье желал ее, и в нем полыхнуло пламя удовлетворения: будто он за себя уже отчасти отомстил. Смуглая рука в кольцах застыла на шелке, прижимаясь к животу. Что она чувствовала внутри, эта полнотелая самка, пребывающая в смятении? Как он хотел бы на мгновение стать ею. Марсель глухо сказала:

– Даниель, вы меня освободили. Я... я не решалась никому на свете в этом признаться, в конце концов я стала считать свое желание преступным.

Она с тревогой посмотрела на него.

– Вы не считаете это преступным? Он не мог удержаться от смеха:

– Преступным? Но это же какое-то извращение, Марсель! Вы считаете свое желание преступным, тогда как оно абсолютно естественно?

– Нет, я имею в виду другое: преступным по отношению к Матье. Это похоже на разрыв соглашения.

– Нужно честно с ним объясниться, вот и все. Марсель не ответила, казалось, она что-то проворачивала в уме. Внезапно она страстно сказала:

– Если б у меня был ребенок, клянусь вам, я бы не позволила ему загубить свою жизнь, как я загубила свою!

– Вы не загубили свою жизнь.

– Загубила!

– Нет, Марсель. Еще нет.

– Да! Я неудачница, я никому не нужна.

Он не ответил. Это было сущей правдой.

– Матье я не нужна. Если я умру... он не будет слишком горевать. Вы тоже, Даниель. Да, у вас есть привязанность ко мне, возможно, это для меня самое дорогое на свете. Но я вам не нужна. Это вы мне нужны.

Отвечать? Возражать? Нужно быть настороже: Марсель, казалось, впала в один из своих приступов циничного ясновидения. Даниель, не говоря ни слова, взял ее за руку и многозначительно сжал ее.

– Ребенок, – продолжала Марсель. – Ребенок, да, вот кому я буду нужна.

Он погладил ее руку.

– Вот это и нужно сказать Матье.

– Нет, я не смогу.

– Но почему?

– Я связана. Я буду ждать, когда он заговорит об этом сам.

– Но вы же хорошо понимаете, что сам он никогда не заговорит: он об этом просто не думает.

– Но почему? Вы же об этом подумали.

– Ну, не знаю...

– Что ж, значит, все останется, как есть. Вы нам одолжите денег, и я пойду к врачу.

– Но вы не можете так поступить, – резко вскрикнул Даниель, – не можете!

Он вдруг остановился и недоверчиво посмотрел на нее: ситуация вынудила его к этому глупому выкрику. Эта мысль привела его в оцепенение, он ненавидел себя за то, что потерял над собой контроль. Он поджал губы и, подняв брови, придал своим глазам ироничное выражение; лучше бы ее не видеть: она ссутулилась, руки безвольно повисли вдоль тела; она ждала, измученная и безропотная, и она так будет ждать долгие годы, до самого конца. Он подумал: «Это ее последний шанс!»; так он недавно думал о себе. Между тридцатью и сорока годами люди разыгрывают свой последний шанс. Она будет играть и проигрывать; через несколько дней она будет только воплощенным тучным несчастьем. Необходимо этому помешать.

– А если я сам поговорю с Матье?

Его всего затопила мутная жалость. Он не испытывал ни малейшей симпатии к Марсель, более того, она вызывала у него глубокое отвращение, и все же он не мог избавиться от неодолимой жалости. Он пошел бы на все, только бы от нее освободиться. Марсель подняла голову, вероятно, она сочла его безумным.

– Поговорить с ним? Вы? Но, Даниель! Это невозможно!

– Можно сказать ему... что я вас случайно встретил...

– Но где? Я ведь никуда не выхожу. Но даже если это допустить, разве я стала бы ни с того ни с сего вам об этом рассказывать?

– Нет. Конечно, нет...

Марсель положила руку ему на колено.

– Даниель, прошу вас, не вмешивайтесь. Я зла на Матье, ему не следовало вам рассказывать.

Но Даниель не уступал:

– Послушайте, Марсель. Знаете, как мы поступим? Просто скажем ему правду. Я скажу ему: ты должен нам простить одну маленькую тайну, мы с Марсель втайне от тебя иногда видимся.

– Даниель! – умоляюще вскричала Марсель. – Не нужно. Не хочу, чтобы вы говорили с ним обо мне. Ни за что на свете я не хочу выглядеть женщиной, предъявляющей какие-то претензии. Он должен все понять сам. – Она добавила с видом добродетельной супруги: – И потом, знаете, он мне никогда не простит, что я от него это утаила. Мы ведь друг другу говорим все.

Даниель подумал: «Вот это да!» Но смеяться ему не хотелось.

– Но я не стану говорить от вашего имени, – заверил он, – я ему скажу, что видел вас, что у вас был измученный вид и что все не так просто, как он полагает. Пусть он думает, что все это идет от меня.

– Нет, я не хочу, – упрямо сказала Марсель. – Не хочу.

Даниель с жадностью посмотрел на ее плечи и шею. Это глупое упрямство злило его; он хотел его одолеть. Он был одержим безобразным желанием: подавить это сознание, рухнуть вместе с ним в пропасть унижения. Но то был не садизм: нечто более чувственное, влажное, плотское. Это скорее была доброта.

– Так нужно, Марсель, так нужно. Посмотрите на меня! Он взял ее за плечи, его пальцы погрузились в теплое масло.

– Если я с ним не поговорю, вы ему никогда ничего не скажете, и... все будет кончено, вы будете жить рядом с ним, затаив зло, и в конце концов его возненавидите.

Марсель не ответила, но по ее надутому, обиженному виду он понял: она сдается. И все-таки она повторила:

– Нет, я не хочу.

Он отпустил ее.

– Если вы не позволите мне действовать, я буду долго на вас сердиться. Вы собственными руками испортите себе жизнь.

Марсель поводила ногой по коврику.

– Нужно... нужно сказать ему нечто неопределенное, – сказала она, – просто чтобы навести его на мысль.

– Безусловно, – сказал Даниель. И подумал: «Как же, рассчитывай!» Марсель досадливо поморщилась.

– Нет, это невозможно.

– Что такое? Ведь только что вы проявили благоразумие...

– Вам придется сказать ему, что мы видимся.

– Да, ну и что? – разозлился Даниель. – Я достаточно его знаю, он не рассердится, в крайнем случае он для видимости немного вспылит. Но, поскольку он почувствует себя виноватым, он будет даже рад возможности хоть в чем-то вас упрекнуть. Впрочем, я скажу ему, что мы видимся всего несколько месяцев и с большими интервалами. Все равно нам когда-нибудь пришлось бы в этом сознаться.

– Да.

Даниель почувствовал, что до конца не убедил ее.

– Это был наш секрет, – с глубоким сожалением сказала Марсель. – Поймите, Даниель, это моя личная жизнь, другой у меня нет. – И зло добавила: – Я могу чувствовать своим лишь то, что скрываю от него.

– Нужно попытаться. Ради ребенка.

Сейчас она уступит, нужно только немного выждать; она соскользнет, влекомая собственным весом, в смирение, в самозабвение; через мгновение она будет вся открыта, беззащитна и покорна, она ему скажет: «Делайте, что хотите, я в ваших руках». Она его завораживала: его пожирал нежный огонь, он больше не знал, был ли он злом или добротой. Добро и Зло, их Добро и его Зло были одним и тем же. Была эта женщина, была эта отталкивающая и головокружительная общность.