Цветные миры

— Я сожалею еще больше, чем вы. И лавку я не продам. Буду бороться, пока не вылечу в трубу.

— Ваше решение неблагоразумно. Вас ожидает крах.

Месяца через два на углу, напротив лавки Кармайкла, открылся магазин бакалейных, гастрономических и галантерейных товаров. Это было просторное, хорошо оборудованное торговое заведение. Здесь был большой выбор товаров и даже ряд таких широко рекламируемых продуктов, в которых оптовые фирмы отказывали в последнее время Кармайклу. В каждом квартале должен быть только одни магазин, заявляли они. Кроме того, эти фирмы стали крайне скупы на оптовые скидки с цен на свои товары. Джек не мог утверждать, что они менее скупы по отношению к его конкуренту, но не был уверен и в обратном. Скорее всего, они намеренно поставляли ему товары по заниженным цепам. В течение некоторого времени шла упорная борьба двух конкурентов, но Кармайкл не сдавался. Пока цены держались на одном уровне, он сохранял свою клиентуру, и вся округа одобряла его стойкость. Но однажды, по окончании школьных занятий, в лавку вбежал Джеки и закричал:

— Папа, компания объявила, что продает три фунта картофеля за пятнадцать центов! Как она может это делать, когда три фунта стоят двадцать центов?

Это было начало. Компания стала умышленно продавать товары ниже себестоимости. Покупатели колебались, но, в конце концов, деньги есть деньги. Джек тоже попробовал продавать некоторые товары ниже себестоимости; он пытался покупать их у компании и перепродавать у себя, но вскоре его соучастники в этом деле были замечены, и им перестали отпускать товар. Это была долгая, ожесточенная борьба. Компания теряла тысячи долларов, но денег у нее было достаточно. Кармайкл терял только сотни долларов, но ему и это было не по карману. Наконец в схватку на стороне компании ввязались оптовики и банки, и это перетянуло чашу весов в ее пользу. В один из зимних вечеров вывеска «Кармайкл и сын» была снята, и на следующее утро лавка не открылась. В тот же день цены на противоположном углу стремительно взлетели вверх.

Деберри был огорчен и возмущен. Он беседовал с одним из своих богатых белых покровителей.

— Мистер Бредли, вы при желании могли бы ему помочь.

— Да, в течение какого-то времени мог бы; но я не в силах остановить американский бизнес.

— Не ведь мистер Кармайкл хороший коммерсант. И у нас, негров, и так мало возможностей добывать средства к существованию.

— Знаю. А почему он не открыл лавку в негритянском квартале, чтобы не конкурировать с белыми коммерсантами?

— Что же мы, американцы или нет? Если мы американцы, то зачем нам создавать для себя особую хозяйственную жизнь с отдельными лавками, отдельным транспортом?

— Однако именно так вы поступаете в религиозных делах.

— Ну, это совсем другой вопрос. Есть некоторые ограниченные сферы жизни — знакомства, жилище, — где мы временно замыкаемся в своем кругу в результате расовой дискриминации. Но вы ведь и сами наверняка не желаете, чтобы мы превратились и особую негритянскую нацию. Ведь это дико!

Кармайкл и Бетти предприняли дальнюю поездку на ферму, расположенную у берегов Коннектикут. Джеку хотелось поговорить с одним фермером-итальянцем, торгующим овощами, который часто снабжал его самой лучшей продукцией. Ему пока что смутно рисовался план: он приобретет небольшую ферму, станет выращивать на ней овощи и фрукты, а заодно предаваться размышлениям и литературным занятиям.

Приехали на ферму они на закате. Дом у фермера был грязный, переполненный людьми. Собралась вся семья, смертельно усталая, голодная, сварливая. Хозяин, весь потный и перепачканный, взглянул на Джека и Бетти покрасневшими, усталыми глазами.

— Добро пожаловать! Да, да, друзья мои, я понимаю. Вы оба мечтаете о маленькой ферме, где царили бы тишина и покой, где можно отдохнуть от городской суеты. Но ищете вы не там, где надо, не в том мире, поверьте мне. Когда отец привез меня сюда из Италии, он мечтал о собственной ферме в свободной Америке. Сколько мы положили сил и как отказывали себе во всем ради этой затеи! Наконец мы приобрели ферму. Она уже свела в гроб моего отца. Теперь убивает меня. Но ей не удастся погубить моих детей, потому что они прониклись к ней отвращением и уехали. Осталось только двое младших сыновей с женами и детьми. В будущем году и они перейдут в Спрингфилд работать на заводах. Почему? Земля стоит дорого, транспортировка дальняя, цены на промышленные изделия высоки, а на сельскохозяйственную продукцию — низки, и к тому же еще бог!

— Бог?

— Да, бог с его дождями и засухой. С его зноем и холодами, с его ветрами и наводнениями. С его расовой ненавистью. Садитесь с нами обедать, и я вам все растолкую. Выпейте доброго красного вина. Возьмите спагетти. Отведайте курятины. А теперь садитесь сюда. Вот так-то лучше. Послушайте. Земля у нас хорошая, но не самая лучшая, а цена за нее была взята слишком высокая, немыслимо высокая. Торговцы земельной собственностью надеялись продать ее джентльменам, которые занимались бы хозяйством ради удовольствия. Они не хотят иметь дела с проклятыми итальяшками, но если мы так добиваемся этой земли, то должны платить за нее самую высокую цену. Мы попробовали вести хозяйство. И до сих пор все еще пробуем. Ферма уж очень далеко от города. На лошадях возить слишком долго, а для грузовиков одно горючее чего стоит! А потом рынок — оптовики, грузчики, перебранки из-за места, торг из-за предложенных цен, порча продуктов. Мы рады бы продавать непосредственно потребителям; но тут на сцену появляется город с множеством налогов, торговых правил и лозунгом: «Покупайте только у американцев!» И, наконец, господь бог. Дождь льет до тех пор, пока не сгноит все плоды труда, а солнце палит так, что вам кажется, будто вас поджаривают в аду. Или взбесится река и начнет разрушать все от самой Канады; ветер с Беркширов дует до тех пор, пока урожай не поляжет на землю. Но даже если все идет гладко, то что нам остается делать? Можем ли мы отдыхать и затевать игры? На что нам любоваться? Где взять время для музыки, танцев и песен? Для отдыха и сна? Нет, друг мой, из этого ничего не выйдет. Поверьте мне. Уж я-то знаю. Брать с потребителей дороже за продукты? Они и так дорого платят! А кому достается барыш? Этого я не знаю, знаю только одно: нам, фермерам, он не достается. Джек, если у вас в семье много крепких людей и если вы заставите их трудиться изо всех сил, то при благоприятной погоде ваша ферма будет приносить доход. Но в Америке на семье нельзя выезжать так, как это делается в Италии, и, по-моему, это правильно. Трое моих детей уже бросили меня. А вот те два хмурых парня уйдут осенью. Конечно, если у человека есть земля и достаточно денег, чтобы приобрести машины и нанять рабочую силу со стороны, он может заработать и на машинах, и на работниках, если только их найдет. А иначе выход один: завод. Заводы зашибают капиталы и платят хорошую зарплату; при сильном профсоюзе можно добиться высокой зарплаты и даже увеличить ее, если прибыли идут в гору. Единственный вид демократии, оставшийся нам при свободном предпринимательстве, — это крепко сплоченная группа, организованная для борьбы, и борьбы упорной.

— Какая же это демократия? Демократия учитывает мнение большинства и подразумевает совместное определение целей и методов. Профсоюзы, конечно, делают кое-что в этой области, но мало; это только робкое начало. Это еще не демократия. Влияет на ход дела война или подготовка к войне.

— Хорошо, пусть так. Но все же, Джек, вам остается только одно — найти работу на заводе.

— Но для этого мне надо вступить в союз, а большинство профсоюзов не принимает цветных.

— Пробейтесь туда. Ведь ваша лавка, Джек, дала вам много друзей — вы хорошо относились к людям. Лучше бы всего вам попасть в союз металлистов. Там большинство — ирландцы-католики.

— Многого я добьюсь там! Металлисты издавна ратуют за то, чтобы не допускать негров в профсоюзы.

— Возможно, но католическая церковь действует мудро. Пока она опекала бедных ирландских переселенцев, стремившихся получить работу в Америке, и старалась воспрепятствовать еще большему обнищанию своих приходов из-за наплыва негритянской бедноты, ей вообще было не до негров, которых она, кстати сказать, рассматривала как закоренелых протестантов наихудшего толка. Но с тех пор среди католиков многое переменилось.