Гулящая

олова, с грохотом отодвигая стул и выходя из зала.

- И лучше! Скатертью дорожка!

- Помилуйте! Что это такое? Приходишь в собрание - одни свитки да сермяги. Вонь, грязь - просто сидеть нет возможности. Опять-таки: их же члены, их же председатель. Сами себе назначают содержание, какое желают, налогами облагают, какими им вздумается, не справляясь ни с законом, ни с доходностью. Да вдобавок еще воруют земские деньги! - раздавались отдельные голоса.

- Так как же, господа? Никто не желает сказать что-нибудь? - спросил Лошаков.

- Что тут говорить?

- Баллотируйте, да и все тут. Помилуйте, одиннадцать часов, меня в клубе ждут: партия винта не составится.

- Господа, садитесь же! Буду сейчас баллотировать вопрос.

- Зачем баллотировать? Вот встанем все и все будем стоять. Единогласно, да и только.

- Единогласно! Единогласно! - закричали кругом, точно в колокола ударили.

- Никого нет против предложения?

- Никого. Единогласно.

- Вопрос принят, господа, единогласно. Поздравляю вас...

- Закрывайте заседание. Чего долго тянуть? Главное решено, а остальные вопросы могут остаться и до другого собрания, если сейчас не успеем.

- Да, я думаю, господа, что после этого вопроса нам следует, отдохнуть. Вот только еще вопрос о Колеснике.

- На завтра! На завтра! Сегодня поздно. Пора в клуб.

- Заседание закрываю. Завтра прошу, господа, пораньше, часов в одиннадцать,- сказал Лошаков и вышел из-за стола.

Через десять минут зал опустел. У выходов и около подъезда крик, шум, давка.

- Извозчик! Давай! Карета генерала N! Эй, давай скорее! - Треск железных шин по мостовой, грохот карет, цокот копыт и гул, как на пчельнике.

Через полчаса и тут все затихло, а вскоре стали потухать огни. Ярко освещенный дом постепенно окутывался мраком, пока совсем не потонул в непроглядной ночной темноте. Казалось, обитатели его, напуганные всем тем, что здесь произошло, торопились поскорее погасить огни.

Когда последнее окно погрузилось во мрак, из-за каменного столба, где желтел подслеповатый глаз фонаря, показалась чья-то фигура и зашагала по невылазной грязи прямо через площадь. В непроницаемой ночной темноте сквозь густую завесу дождя доносилось только хлюпанье воды под ногами да какое-то ворчанье - не то брань, не то жалобы. Но вот в конце улицы в желтом кругу света, который отбрасывал на землю фонарь, замаячила темная тень. Это была тень женщины,- как только она подошла к столбу, тускло горевший фонарь осветил юбку и длинную, всю в дырках кофту, подпоясанную веревкой. Головы не было видно,- до самых плеч она, как покрышкой, была закрыта ветхой рогожкой. Неизвестная подошла к фонарю и стала вытирать о столб грязные сапоги с кривыми каблуками и рваными голенищами.

- Ну, и грязища! - не то прогудела, не то просипела она.

- Эй, ты! Шлюха безносая! Обтираешься? - донесся до нее другой хриплый голос.

Рогожка завертелась во все стороны. Видно, обладательница ее не расслышала, откуда ее зовут.

- Ослепла, что ли,