Гулящая

лось зимою сидеть впроголодь. А до земства вам дела нет. Правда, ваши гласные все ездили на собрания, но и они не про общественные дела больше думали, а про то, что дома творится. Они и до вас донесли худые толки про панские замыслы.

- Хотят выжить нашего брата из земства. Вишь, мозолит панам глаза серая свитка.

- Э, земство! Что там земство? Один грабеж! - говорили вы равнодушно и затевали разговор про урожай, про низкие цены на хлеб да про землю, которой у вас так мало, что курицу некуда выпустить!

Зима. Скованная морозом земля оделась снежным покровом. Солнца не видно, высокое небо затянулось иззелена-бурыми тучами и низко нависло над землей, будто придавило ее. Уныло, уныло... Только ветер гуляет на воле, гудит и ревет, словно тужит на этом всесветном кладбище. Поистине кладбище: живописные поля покрыты снегом, лишь кое-где торчит почернелый бурьян, темно-зеленые леса, потеряв свой роскошный убор, выставили из снега толстенные стволы, подняли кверху посинелые сучья; певчие птицы улетели, разве только зачирикают воробьи на токах, да черный ворон, нахохлившись, закаркает жалобно на высоком кургане посреди пустынного поля, словно пожалуется на голод и холод.

И человеческая жизнь со двора ушла в хаты, в теплые углы, не слышно нигде ни песни, ни смеха, ни гомона. Всюду пусто и глухо.

С наступлением зимы Христе совсем пришлось туго,- хоть пропадай от холода и от голода. Одежонка на ней - ветхие лохмотья да отрепья, сквозь дыры светится посиневшее шершавое тело, еда - еврейские объедки да лук с черствым хлебом. Когда было потеплее, ночные похождения приносили ей двугривенный, а то и два, хоть погреться было на что, а как ударил мороз и похождения кончились. Кого встретишь на улице в холод да вьюгу? А тут еще Христя как-то раз ноги отморозила... Горят и щемят у нее пальцы - ступить больно, а еврейка шлет по воду чуть не за версту - на речку.

- Да разве мне дойти? Больна я,- со слезами в голосе жалуется Христя.

- А жрать здорова? А ночью шляться здорова? Не хочешь работать, убирайся к черту! - ругается еврейка.

Ничего не поделаешь, надевает Христя отрепки да ошметки, закутывает тряпками голые икры да руки, берет ведра и бредет к речке.

Однажды в метель она, чтобы поскорее управиться, не пошла к реке, а свернула к ближнему колодцу, хотя еврей и еврейка, еще когда нанимали ее, запретили брать воду из колодца,- и горькая она, и соленая, ни в пищу не годится, ни для стирки.

"Выпьют. Ни черта им не сделается",- подумала Христя, набирая воду.

Вечерело. Пора ставить самовар, согреться горячим чаем, скоро ведь и сам Лейба прибежит после своей ежедневной беготни, а он так любит чай.

Христя поставила самовар и села доедать свой ужин - лук с сухарем. А вот и еврей Лейба идет.

- Сидишь, а самовар пусть себе бежит! - крикнул он на нее.

Христя бросила еду и побежала за самоваром. Еврейка сразу заварила чай, дети соскочили с печи, а еврей уже сидит в углу, ждет чаю.

- Да наливай, уже настоялся.

Хайка стала