Жук <br />(Том II)

Он ответил мне с горечью, к которой я оказался не готов:

— Если я отправлюсь в Парламент и, находясь в таком состоянии, попробую произнести речь, меня засмеют, похоронив мою карьеру.

— Разве, пропустив заседание в Палате, вы не рискуете тем же?

Он схватил меня за рукав.

— Мистер Чэмпнелл, вы понимаете, что я на грани безумия? Понимаете, что хотя я сижу рядом с вами, я продолжаю жить в двойственном мире? Я все пытаюсь и пытаюсь схватить этого… этого дьявола и вдруг оказываюсь в его египетском логове, на постели из ковров, а рядом с собой вижу Певицу, тогда как Марджори истязают, рвут на части и сжигают у меня на глазах! Да поможет мне Бог! В моих ушах звенят ее крики!

Он говорил довольно тихо, но от этого не менее выразительно. Я собрался с силами и строго ответил ему:

— Признаюсь, мистер Лессинхэм, я в вас разочарован. Мне всегда казалось, что вы человек недюжинного склада, а вместо этого предо мной некто необыкновенно слабый, с настолько разыгравшейся фантазией, что его волнение больше походит на женскую истерику. Ваши дикие речи совсем не соответствуют обстоятельствам. Повторяю, я ничуть не исключаю, что к завтрашнему утру мисс Линдон окажется рядом с вами.

— Да… но какой она будет? Той же Марджори, которую я знаю, с которой я расстался вчера… или иной?

Я уже задавался этим вопросом: в каком состоянии мы найдем ее, когда наконец вызволим из плена? Я отказывался думать об ответе. И я покривил душой:

— Давайте надеяться, что она вернется прежней, целой и невредимой, пусть и немного напуганной.

— Вы сами-то верите, что так будет: ее не тронут, она не изменится, сохранив свою чистоту?

Тут я не мог не солгать, потому что мне показалось необходимым успокоить его растущее возбуждение:

— Верю.

— Не верите!

— Мистер Лессинхэм!

— Думаете, я не вижу вашего лица, на котором написаны те же мысли, что терзают меня? Являясь человеком чести, неужели вы продолжите отрицать свои опасения, что когда Марджори вернется ко мне — если вернется! — то от моей возлюбленной останется одна лишь оскверненная оболочка?

— Даже если предположить, что в ваших словах имеется крупица истины — а я отнюдь не намерен этого делать, — какой смысл заговаривать о таком с подобным отчаянием?

— Да, смысла нет… если, конечно, не хочется взглянуть в глаза правде. Мистер Чэмпнелл, не надо со мной лице мерить или пытаться что-то скрывать, как будто я малое дитя. Если жизнь моя разрушена — а ей действительно конец, — скажите об этом прямо, выкладывайте все как есть. Вот это, по-моему, и называется мужским поведением.

Я молчал.

Дикая история его пребывания в каирской преисподней, столь странная — хотя почему странная, когда мир наш полнится совпадениями?! — пролила свет на определенные события, произошедшие три года тому назад и с тех пор остававшиеся окутанными тайной. Тогда это дело попало мне в руки. Если вкратце, случилось следующее.

Трое — две сестры и их младший брат, выходцы из приличной английской семьи, — отправились в кругосветное путешествие. Они были молоды, жаждали приключений и, грубо говоря, творили всякие глупости. Вечером после своего приезда в Каир им вдруг «взбрело в голову», несмотря на возражения людей более осведомленных, чем они сами, прогуляться в одиночку по туземным кварталам.

Они ушли — и больше не вернулись. Точнее, не вернулись обе сестры, потому что спустя некоторое время молодого человека — то, что от него осталось, — все же обнаружили. Когда они пропали, начались розыски, но так как родственников или даже друзей у них в стране не оказалось, а имелись только случайные знакомые, прибывшие в Египет на одном корабле с ними, то и особой суматохи вокруг их исчезновения никто не поднял. В любом случае, ничего не нашли. В Англии у них осталась мать-вдова, получившая одну лишь короткую телеграмму об их прибытии в Каир и не знавшая ничего о том, что с ними там произошло. Она связалась с египетским посольством и выяснила, что, по всей вероятности, ее детей больше нет на белом свете.

Вот тогда и поднялась настоящая шумиха. Насколько я могу судить, полиция перевернула вверх дном город и его окрестности. Но все оказалось тщетно: если говорить о результатах поисков, то власти могли бы с тем же успехом оставить дело в покое — от этого ничего бы не изменилось.

Тем не менее, примерно три месяца спустя, группа дружественно настроенных арабов доставила в британское посольство юношу, уверяя, что они нашли его, нагого и полумертвого, посреди пустыни в районе Вади-Хальфы [17]. В нем признали брата двух пропавших девушек. Когда его принесли в посольство, он находился между жизнью и смертью, ближе к последней, к тому же был невероятно искалечен. Под тщательным присмотром врачей он, кажется, начал поправляться, однако так и не произнес ни одного разумного слова. Хоть как-то понять, что с ним случилось в действительности, можно было, лишь прислушиваясь к его горячечному бреду.

За ним записали кое-какие отрывочные фразы и позже передали заметки мне. Я прекрасно помню их суть, а когда мистер Лессинхэм приступил к своему чудовищному рассказу, они отчетливо всплыли в моем сознании. Если бы я показал ему те записи, то он, конечно же, немедленно бы понял, что — спустя семнадцать лет после злоключений, оставивших неизгладимые шрамы на его сердце — этот юноша, едва ли не мальчик, видел то же самое, что видел он, и страдал от немыслимых мук и унижений, выпавших и на его долю. Молодой человек в бреду беспрестанно твердил о некоем невообразимо ужасном месте, как две капли воды похожем на храм из рассказа Лессинхэма, и о чудовище в женском обличье, так сильно пугавшем его, что при малейшем воспоминании он бился в конвульсиях, остановить которые могли лишь умелые руки медиков. Он часто звал своих сестер и говорил о них так, будто ему выпало стать невольным и беспомощным свидетелем ужасных пыток, которым их подвергали; и тогда он приподнимался на постели и кричал: «Они сжигают их!.. сжигают! Дьяволы!.. дьяволы!» И каждый раз требовалась вся сила его сиделок, чтобы укротить этот яростный припадок.

Юноша умер во время одного из подобных приступов неестественного перевозбуждения и не успел, как я уже написал, сказать ничего членораздельного; он скончался, не приходя в сознание, и некоторые люди, способные в полной мере оценить его состояние, сочли, что такая смерть была для него благом. Вскоре поползли слухи о некой секте идолопоклонников, чей храм, вероятно, находился где-то в глубине страны; кто-то утверждал, что он располагается в одной округе, кто-то указывал на другую местность. Так или иначе, говорили, что культ продолжает существовать, как беспрерывно существовал на протяжении всей истории, в форме отвратительных, нечистых, таинственных и кровавых ритуалов и идолослужения, зародившегося в столь далекий период становления человечества, что было бы вернее описать то время как доисторическое.

Шумиха никак не хотела утихать, когда в британское посольство пришел туземец, заявивший, что он принадлежит к племени, обитающему на берегах Белого Нила [18]. Он рассказал, что вступал в соприкосновение с той самой языческой религией, однако не входил в круг сектантов. Тем не менее, он не стал отрицать своего участия в оргиях и поведал, что приношение девушек в жертву является постоянной практикой секты и что идолопоклонники предпочитают белых христианок, питая особое пристрастие к англичанкам, если удается их захватить. Он поклялся, что своими глазами видел, как юных английских дев сжигают заживо, а данное им описание происходящего до и после ужасных убийств заставило слушателей содрогнуться. Закончил он предложением за определенную и немалую плату отвести отряд солдат в это логовище порока и застать язычников в полном составе в момент, когда они соберутся для участи я в богослужении, которое должно состояться в ближайшие несколько дней.

Его предложение приняли — с некоторыми оговорками. Египтянина заперли в отдельной комнате с двумя охранниками — снаружи и внутри нее. Ночью часовой у дверей услышал сильный шум и пугающие крики, доносящиеся из помещения, где находился туземец. Он вызвал подмогу. Дверь открыли. Солдат, несший караул в комнате, потерял рассудок; он умер через несколько месяцев, до конца жизни оставшись сумасшедшим идиотом. Египтянина нашли мертвым. Единственное окно, надо сказать, очень маленькое, было надежно заперто изнутри, а снаружи закрыто крепкой решеткой. До сих пор неизвестно, как убийца проник внутрь. Однако те, кто видел тело, сошлись во мнении, что египтянин погиб от когтей дикого зверя. Жертву сфотографировали, и копия этой фотографии попала ко мне. На ней явственно различимы рваные раны на шее и нижней части живота, словно оставленные после нападения огромного и кровожадного животного. Череп пробит в полудюжине мест, а лицо разорвано в клочья.