Чешские юмористические повести

Тут Ировец почувствовал на руке прохладную капельку.

Наверняка его преподобие пан декан в запале красноречия изволили брызнуть слюной, что случается и с самыми прославленными ораторами, как могут засвидетельствовать их преданные слушатели.

Дядюшка Ировец даже не осмелился стереть благородную влагу, полагая ее священной, но тут его окропило еще обильней, и виновником сего уже никак не мог быть декан.

Этот легкий душ подействовал на Ировца, как удар дубиной; крякнув про себя, он вытаращил глаза, точно баран на новые ворота. Какая-то сила резко встряхнула его, пробудив от сладкой дремоты. Дядюшка даже испугаться не успел — часовой механизм его сознания, привыкший работать не спеша, загрохотал, словно кто-то повис на гире.

Да и у преподобного отца увязли в горле слова, доставлявшие всем такое блаженство, особенно когда он произносил их в нос; пухлое лицо декана сморщилось, будто кто перечеркнул его крест-накрест. Если бы Ировец совершил самое богохульное святотатство, священник не мог бы взглянуть на него более страдальчески и укоризненно. Допустимо ли, чтобы в столь богоугодный день, коему подобает самая отменная погода, шел дождь? Уже и окружной начальник встал и вытянул вперед руку с золотым обшлагом, проверяя, не каплет ли сверху, за ним то же самое проделал директор гимназии, второе по рангу чиновное лицо в Цапартицах, затем их примеру осмелился последовать и императорско-королевский преподаватель восьмого должностного разряда. Еще и еще стали протягиваться вперед руки, по рядам собравшихся прошла волна изумленного ропота…

Если бы у Ировца было время, он провалился бы прямо на глазах этих господ сквозь землю, ибо уже падали каплищи величиной с добрую сливу. Но дядюшка не стал дожидаться, пока все собравшиеся установят, что в самом деле начался дождь. В один прыжок оставил он за собой подмостки, высокопоставленное общество, проповедь — только еще успел заметить на бегу, как церковный сторож раскрывает над его преподобием зонтик.

Сунув руку в карман и нащупав ключ от черной кухни, Ировец сразу смекнул, чем тут пахнет.

Он даже не побежал в дом, а, руководствуясь безошибочным чутьем, ринулся прямиком за гумна.

Тем временем на праздничной трибуне поднялся страшный переполох. Пан декан так и не смог продолжить проповедь, которую ему во что бы то ни стало хотелось довести до конца. Засвистел, загудел, завыл, как тысяча голодных собак, вихрь; над головой его преподобия треснул вывернутый наизнанку зонт церковного сторожа; в сей же миг затрещали доски рушащихся ярмарочных ларьков, их брезентовые навесы затрепыхались в воздухе, послышались женские вопли, мужские проклятия — вот и все, что в тот зборжовский судный день можно было зафиксировать, пока ужас, охвативший свидетелей тогдашнего стихийного бедствия, не лишил их остатков разума.

Рассказывают, что перед полным затмением солнца, погрузившим Зборжов во тьму египетскую, были еще замечены три форменных головных убора, украшенных золотом или черными перьями,— они летели, уносимые ураганом; первым, конечно, летел кивер окружного начальника, затем — фуражка директора гимназии и в почтительном отдалении — фуражка учителя восьмого должностного разряда… Только вслед за ними летели шапки обыкновенных и более чем обыкновенных смертных. Шляпы ходского хора из села Уезд, каждая величиной с тележное колесо, катились с такой быстротой, что от них отрывались ленты.

Потом уже никто не мог различить даже ближайшего соседа и сам не знал, стоит он, лежит или возносится над землей. Те, кто зажмурился, защищая глаза от песка и пыли, раскрыв их, вдруг обнаружили, что за одну секунду наступила ночь, во мраке которой тысячи хриплых глоток ревели вселенскую погребальную мессу. Тут почти все решили, что и впрямь настал конец света. По крайней мере они дружно это утверждали впоследствии.

Итак, любезный читатель, мы приближаемся к заключительной точке нашей правдивой истории о необыкновенной судьбе дядюшки Ировца, который именно в это время оказался участником самого диковинного происшествия из всех, что уже описаны на сих страницах. Нужно сразу же заметить — точку, которая вскоре будет поставлена, по сути дела, сотворили за нас сами небеса, причем столь решительно, что обоим нашим центральным героям надолго отказали слух, зрение и вообще все органы чувств. Эта завершающая точка превзойдет кульминационные пункты самых бессмертных шедевров отечественной художественной прозы, и в их числе — охотно и бескорыстно допускаем это! — могут быть даже произведения, способные затмить нашу повесть! Точка сия будет изготовлена из огня небесного и сопровождаема громом, вероятно, более оглушительным, чем шум, который наше повествование наверняка вызовет в его главном месте действия — в Цапартицах,— да ниспошлет господь здравие жителям города, коему еще многие века предстоит быть «сторожевой заставой на дальних рубежах родины»!

Так вот, поскольку мы вынуждены вернуться к дядюшке Ировцу, надо вам сказать, что найти его нам будет чрезвычайно нелегко. Он и сам лишь на ощупь смог определить, где в эту минуту находится. Была тьма, про которую говорят, что ее можно резать ножом, но и это бы ему не удалось, ибо ветер, дующий откуда-то из адской бездны, не дал бы раскрыть складной нож. Во всяком случае дранку с кровли срывало целыми охапками да с таким треском, что уши закладывало, к тому же все это светопреставление сопровождал грохот, по тембру более всего напоминавший гудение волынки, под которую в ходском крае поют коляды. Только волынку эту пришлось бы сделать из самой большой навозной бочки дядюшки Ировца  [39].

Ветер нес потоки воды у самой поверхности земли, и на другой день староста был весь в синяках от градин (разглядеть, какова их величина, он так и не успел). Вероятнее всего, дядюшка вообще не сдвинулся бы с места, если бы в этот миг не прорезала тьму невиданная молния, осветившая липу, которая раскачивалась над его домом, заламывая ветки, словно руки. Значит, он шел правильно и был на задворках своей усадьбы.

Огнь божий оказал ему еще одну услугу: во тьме, расколотой яркой вспышкой, староста увидел две или три фигуры, изо всех сил что-то тянувших. Когда вновь сверкнула молния, двое отскочили в сторону, остался только третий — с задницей на затылке.

Одним махом Ировец очутился возле Грознаты. Возможно, вихрь подхватил дядюшку и помог ему достигнуть цели. Он успел ощутить в руке шелковый шнур святого Флориана, изо всех сил дернул его, и тут вдруг между обоими героями с треском переломился полыхающий огнем гнет  [40].

«С нами крестная сила!» — выкрикнул Ировец. «Господи! Спаси и помилуй!» — по-христиански ответил Грозната, и оба без чувств грохнулись наземь…

Ливень, обрушившийся на Цапартицкий округ 27 сентября недоброй памяти 189… года, был самым что ни на есть ужасающим. Сколько воды низверглось тогда на землю, можно судить хотя бы по тому, что пряничник Вацлавичек, как был — в форме ополченца,— на ящике своих изделий приплыл по Бубржине домой, в Верхнее предместье. Завел он привычку — едва отгремят торжественные залпы, покидает строй и опрометью бросается к своей лавчонке, на помощь бойко торгующей женушке. Многоводная цапартицкая речушка Бубржина берет начало у Зборжова, и если многоводной мы назвали ее в шутку, то на сей раз она и в самом деле пенилась и бурлила.

Утонуть тогда, разумеется, никто не утонул, хотя народ сомневался, не приключилось ли это несчастье с учителем Глупкой, который в ту пору таинственно исчез. Но сего факта мы коснемся позднее.

Все свидетели в один голос утверждают, будто катастрофа не длилась и минуты, и особенно дивятся тому, что за столь краткий срок было произведено такое страшное опустошение. Секундам мертвящего ужаса положили конец две блеснувшие одна за другой ослепительные молнии, сопровождавшиеся оглушительными ударами. Казалось, буря неистовствует не только в небесах, но и само лоно земли разверзлось, выбрасывая на поверхность огнь и серу.