Чешские юмористические повести

Для широкой публики непосредственные причины сего природного явления остались тайной. У нас же в руках имеется ключ и к объяснению оного, и для раскрытия всех обстоятельств, вызвавших невиданную и неслыханную грозу, которая прервала и пустила насмарку первый зборжовский храмовый праздник.

Очутившись за гумнами своей усадьбы, дядюшка Ировец без труда напал на след похитителей дара святого Флориана. Их умысел — перенести в Спаневицы вервие от погоды, эту тайную причину всех успехов старосты,— не удался бы и без его вмешательства. Сие само собой вытекает из геометрии. Ведь известно, что в прямоугольном треугольнике катет не может быть равен гипотенузе. Пока вервие святого Флориана свисало в трубу Вотавы перпендикулярно, в виде катета, Ировец легко мог до него дотянуться. Когда же похитители стали тащить его в сторону и оно образовало гипотенузу, естественно, должны были в бешеном темпе смениться все состояния погоды, обозначенные на шкале Ировцевой трубы,— вплоть до грозы с громом и молниями.

Впрочем, никто не знает об этом ничего определенного, кроме двоих — Грознаты да старосты Ировца, ибо в решающий миг, когда ударил гром, при вервии оставались лишь они двое. Мимрачек и молодой Буреш бежали и, в тот момент, когда Ировец настиг Грознату, были далеко впереди, а если б они даже что-нибудь и видели, то у них достаточно причин, чтобы хранить молчание. Нельзя сказать с полной уверенностью, что им предстояли судебные неприятности из-за присвоения чужого имущества. Юридическая наука до сих пор не приняла окончательных решений по поводу правовой стороны использования сил природы, о чем свидетельствуют противоречивые мнения относительно того, следует ли считать воровством отчуждение электрической энергии. Однако в любом случае содеянным ими хвастать не приходилось.

Оба, Грозната и Ировец, были найдены на месте происшествия в беспамятстве, чему наверняка никто не станет удивляться, если мы присовокупим, что в руках Ировца была обнаружена полуобгоревшая и еще тлеющая голубая кисть. Ясно одно: когда шнур святого Флориана чрезмерно натянули или, быть может, даже повисли на нем, гром поразил того, кто всячески злоупотреблял этой чудесной силой, не остановившись даже перед риском навлечь на головы ближних величайшие бедствия. Еще слава богу, что таких грешников оказалось двое, и, когда молния скользнула вниз по шнуру, спалив его до самой кисти, каждому досталось лишь по половине удара.

Говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Так вышло и на сей раз. Оба наши героя воскресли и оправились, хоть и не полностью. Когда Грознату впервые вновь обуял певческий зуд, он обнаружил, что огнь божий угодил в самое уязвимое его место — по «мосточку» и «цепочке»; короче говоря, восхитительный тенор Грознаты куда-то пропал; с той поры он уже ни разу не спел ни «Сеял я просо», ни «Когда я пас коней», ни «Взвейтесь, знамена славы», ни «Я — маленький гусар», ни даже заунывную «Кабы ведал…» И этому можно только радоваться! Жить в Цапартицах стало куда легче.

К дядюшке Ировцу судьба оказалась милосердней. Ему чуть прихватило правый бок, и замечал он это, лишь когда собирался почесать между лопатками — то есть в добром расположении духа. Правда, теперь ему уже было не дотянуться правой рукой так высоко…

Все, что позволительно добавить к нашей истории после огненной, самим богом поставленной точки, мы вполне могли бы отдать на откуп фантазии любезных господ читателей.

Итак, дар святого Флориана был отнят у дядюшки Ировца. А поелику праведник избрал слепыми орудиями своей воли трубочиста, Грознату и Буреша, староста истолковал это совершенно в духе своей эгоистической натуры. Ему и в голову не пришло, что он сам вызвал гнев прежде столь расположенного к нему патрона и благодетеля неподобающим использованием ниспосланной им милости. Вместо того чтобы обращать ее исключительно в пользу своего сословия, края и народа, дядюшка сделал власть над погодой корыстным средством для удовлетворения алчности (как нам известно, он продавал погоду даже отдельным предприятиям и группам заинтересованных лиц) и честолюбия, ради чего и вступил на шаткое политическое поприще!

Вот уж чего святой Флориан не мог предвидеть. И особенно его должны были оскорбить действия Ировца, когда тот не посовестился использовать для политической манифестации или, лучше сказать, политической интриги праздник закладки божьего храма.

А знаете, чем объяснял сам зборжовский староста гнев и немилость святого покровителя? Да просто-напросто тем, что он не распорядился обновить рельеф на шпице своего дома, как пообещал, когда в порыве благодарности опустился на колени перед изображением святого Флориана.

Упрямство Ировца зашло так далеко, что, разгневанный местью святого, он схватил банки с краской, давно уже приготовленные, но из-за мирской суеты так и не нашедшие употребления, и вместе с кисточкой намеревался выбросить их в отхожее место, причем надумал это, едва только смог двигаться. Но кисть как-никак была новая, и он решил ее сохранить — авось, еще пригодится. Зато дядюшка ощутил себя полностью отомщенным, когда обнаружил, что в носу святого Флориана на месте осиного гнезда, которое он весной в приливе нежных чувств сшиб, выросло новое — куда больше прежнего.

Тогда-то он и охнул в первый раз от боли в правой руке, старавшейся повыше почесать между лопатками. Мнение его о святом Флориане, как мы знаем, с самого начала не слишком лестное, отнюдь не изменилось к лучшему. Дядюшка Ировец по-прежнему считал себя куда сметливей.

Вервие от погоды приказало долго жить, но почетным цапартицким гражданином Ировец остался. И еще кое-что осталось дядюшке — магнит, оказавшийся столь притягательным для Грознаты, а именно — сберегательные книжки. Сумма, в них значившаяся, была так велика, что Ировец позволял себе подумать о ней лишь темной ночью, с закрытыми глазами, да еще спрятав голову под подушку.

Застраховав усадьбу в банке «Славия», а поля — от градобития, он мог теперь думать о святом Флориане что хотел!

Участь вчерашнего любимца публики его нисколько не тяготила. То, что граф взял слово назад, было для Барушки великим счастьем — ведь не прошло и года, как его, словно ребенка, начали возить в коляске! Куда больше Ировца заботило, не потребуют ли возврата денег пивовары, заблаговременно заказавшие у него морозы, чтобы иметь вдоволь льда. Плут не только взял денежки вперед, но и ни одному из них не сказал, что ему за это уже заплачено, и ежели он кому-то дал обещание, то поневоле угодит и всем прочим.

Что произошло с третьим женихом Барушки — учителем Глупкой — так и осталось загадкой. После подпорченного зборжовского празднества он вновь объявился среди живых и безотлагательно принялся за выполнение своих обязанностей. Говорят, директор гимназии уединился с ним для конфиденциальной беседы и был весьма строг, но содержания ее так никто и не узнал. Слух, будто все это время Глупка был заперт в сарае для щетинистых и хрюкающих млекопитающих, что стоит во дворе у Бурешей в Спаневицах, не имеет под собой никакой реальной основы и, несомненно, возник из весьма сомнительной предпосылки — исходившего от его одежды пронзительного запаха, напоминающего вонь грязного свинарника. Учитель об этом, конечно, и словечком не обмолвился, храня по поводу своего загадочного отсутствия упорное молчание. С уверенностью можно лишь утверждать, что с тех пор он обходил Барушку за три мили и даже думать о ней забыл, поскольку на такие вещи у него теперь вообще нет времени. Ведь он основывает в Цапартицах литературное общество! Сам Глупка посвятил себя литературной критике, преимущественно уделяя внимание богатым плодам чешской беллетристики, что, как хорошо известно, представляет собой благодатное поле деятельности для пытливых и усердных учителей средней школы.

Особенно охотно мы сообщили бы что-нибудь более определенное об отношениях молодого Буреша и Барушки Ировцевой. Но, увы, к моменту сдачи в набор сих строк еще нельзя было с достоверностью сказать, продвинулось ли их сближение настолько, чтобы появилась надежда на окончательное примирение пред божьим алтарем. Если нечто подобное произойдет в ближайшем будущем, мы не преминем сообщить об этом на страницах «Шванды-волынщика», хотя бы в разделе «Нам пишут».