Убиенная душа

Он мне непобедимо гадок.

В соседстве этого шута.

Нейдет молитва на уста,

И даже кажется, мой милый,

Что и тебя я разлюбила,

Такая в сердце пустота.

Наивная душа Гретхен здесь что-то чувствует. Уже лишь одним своим присут­ствием Мефистофель убивает любовь, разлагает ее атмосферу. Лирическое начало ему чуждо. Он мог бы создать и более прекрасные стихи, чем Райнер Мария Риль­ке, но в них недоставало бы одного: того неосязаемого поэтического потока, который столь благодатно струится из стихотворения Рильке. В этом кроется тайна проклятия. Поэтическое вдохновение никогда не посещало Сталина, хотя юношей он и пел в церковном хоре бархатным альтом. Но это уже тогда был, несомненно, голос падше­го ангела, ибо и падший ангел чарует своим пением. Сталин даже пытался писать стихи. Это были патриотические стихотворения. Однако он параллельно изучал эс­перанто, ибо уже в то время верил в возможность существования всемирного языка, естественно, такого, который был бы сконструирован чисто механически. Его явно раздражало органическое многообразие мира. Более того, он не выносил самое жизнь. Он, точно преступник, тянулся к разрушению, желая испытать и применить на деле свою всесокрушающую волю.

Нигилизм пришелся ему весьма кстати. Владимир Соловьев сформулировал все потуги русских нигилистов следующей иронической фразой: «Человек произошел от обезьяны, следовательно: да здравствует свобода!» Здесь, правда, «следовательно» — сущая бессмыслица, ибо ведь трудно поверить, что происхождение человека от обезья­ны могло бы гарантировать человеку свободу. Но дело в том, что психология зача­стую сбивает логику с толку, а в этом силлогизме непременно заключалась какая-то психологическая загадка. Если бы было доказано, что человек относится к обезьянье­му роду, тогда даже все избранные утратили бы свои преимущества перед прочими людьми. Наполеон не представлял бы собой ничего выдающегося, а был бы лишь «некто», а Клеопатра — такой же, как и любая другая женщина. Вместе с их пре­имуществами исчезло бы и благоговение перед ними. Так полагали нигилисты. Однако основополагающей здесь была еще одна скрытая мысль: коль скоро человек в своей сущности равен обезьяне, то учение о сотворении мира, в котором человек создан по образу и подобию Бога, можно объявить заблуждением, вытравив тем самым из сознания человека его богоподобие. Эта мысль, правда, не была достаточно четко сформулирована нигилистами, но тем не менее они упорно придерживались ее.

И Сталин не избежал влияния нигилистов, начав усердно заниматься естествен­ными науками. Он был твердо уверен в том, что эти штудии приведут его к безбожию. Именно в этом заключался коренной вопрос: если Бога уже нет, то обреталась свобода. Он не уяснил себе, однако, что оторванный от Бога, безбожный человек утрачивает и связь со вселенной. Возможно, Сталин подсознательно стремился именно к этому. Если порвать сакральные нити, связующие вещи воедино, то можно разру­шить самое жизнь. Расчет был верным для того, кому жизнь с самого начала прино­сила лишь муки.

Он обладал феноменальной памятью — но не воспоминанием! — и железной, хо­лодной логикой. Он удалился от Бога и взрастил себя для преступного самовластия. Он во всем видел негативное, а когда встречал на своем пути положительное, то яз­вительно усмехался. Хладнокровный, он нередко становился жестоким и неумолимым. Рассказывают, что однажды, проходя по узкой улочке, он случайно наступил на цыпленка и сломал ему ногу. Цыпленок с писком пытался убежать. Сталин догнал и раздавил его. «Ты все равно ни для чего уже не будешь годным»,— сказал он в приступе ярости... В эту минуту по его лицу, наверно, промелькнуло что-то, отрази­лось вдруг другое, чужое и жуткое лицо.

Ненавистнику жизни всюду мерещились враги. Для подавления врага нужно об­ладать двумя качествами: выдержкой и иронией. Выдержка у Сталина была такая же, как у йога, а ирония воистину беспримерной... Медленно, незаметно, бесстрастно дразнил, колол он своего противника, подтрунивая над ним, выводя его из себя. С помощью клеветы и унижения устранял своих врагов. В этом он был беспощаден и жесток. Его холодная усмешка временами переходила в язвительный смешок. Был ли он злым человеком в обычном понимании? Нет. Он не был ни убийцей, ни раз­бойником, ни каким-нибудь другим преступником. Напротив, он желал людям самого лучшего. И все же в его характере был зачаток чего-то чужеродно злого. Может быть, он преследовал какую-нибудь личную выгоду? Отнюдь нет. Земные радости — женщины, вино, азартные игры, дурман — для него не существовали. Характерно, что за грузинским столом, где всегда воздают должное Дионису, он один неизменно оставался трезвым. Он был щедрым постольку, поскольку находил этому оправдание. Не скупился и на советы, наставляя своих товарищей. Но ни с кем он не был близок. У него не было ни одного настоящего друга, ибо любого друга всегда подчинял себе. Не исключено, что он в глубине души сознавал это как печальный факт. Можно себе представить, что его порой даже мучал собственный характер. В такие мгновения он, возможно, впадал в меланхолию. Но едва ли вероятно, чтобы он хоть на миг обнару­жил это душевное состояние. Ему всегда что-то мешало излить кому-нибудь свою ду­шу. Со старым миром у него все было покончено. Ни кровное родство, ни народ, ни общность души, ни вера для него теперь не существовали. Народ был заменен массой, а душа — классом. Здесь он был в своей стихии. Для восприятия социали­стической идеи он вполне созрел. Учения Сен-Симона и Фурье его не интересовали, так как он никогда не был склонен ни к романтике, ни к утопии. А вот доктрина Маркса поразила его воображение. Здесь были логика и твердость, а не мягкотелость некой меньшевистской разновидности. Сталин был прирожденным большевиком. В прошедшие времена того или иного человека, случалось, называли дохристианским христианином. Сталина с полным правом можно назвать доболыневистским больше­виком. Через Россию нелегальная марксистская литература попадала и в Грузию. Сре­ди этих брошюр вдруг стали появляться и статьи Ленина. Они целиком захватили Сталина. Для него началась новая жизнь. Он раз и навсегда нашел свое место, но в другом человеке. В идеях Ленина Сталин нашел то, к чему слепо, на ощупь стремил­ся: демонизм марксистской идеи. То, что на Западе было «словом», должно было стать на Востоке «делом». Но «дело» это невиданным ураганом должно было про­нестись по миру, уже до этого потрясенному войной.

Ленин представлял собой сжатую в одном кулаке энергию этого урагана. Когда он в пломбированном вагоне вместе со своими соратниками проследовал через Гер­манию, чтобы раздуть в России пожар революции, человечество не подозревало, какая вулканическая сила сконцентрировалась в этом вагоне. Ленин появился в России, как судьба революции. Он стал ее космическим творцом. Две стихии соединились в одном человеке: славянская и монгольская. Славянская — дыхание хаоса и презрение к пре­делам, монгольская — затаенная меланхолия и страсть к просторам. Воля и инстинкт составляли в нем одно целое. Он обладал прирожденными качествами хирурга, кото­рые, став взрослым, он развил в себе до высочайшего мастерства: точный глазомер, безошибочная интуиция, самообладание — но не холодное, а пламенное — и твердая рука. Уже при первой встрече с Лениным в нем чувствовались эти качества. Сталин же почувствовал их еще до встречи с Лениным.

В 1903 году он получил письмо от Ленина откуда-то из Европы, что означало для него не меньше, чем получение Моисеевых скрижалей. В 1905 году Сталин встре­тил Ленина на партийной конференции в Финляндии. Великий революционер увидел в молчаливом грузине надежного бойца.

В 1906 году состоялся партийный съезд в Стокгольме, на котором большевики потерпели поражение. Но как воспринял Ленин это поражение? «Не горюйте, товари­щи, мы непременно победим, ибо мы на верном пути!» Среди его сторонников Ста­лин был единственным, кто воспринял эти слова не только ушами. Уже в 1907 году на партсъезде в Лондоне большевики победили. Как же отнесся Ленин к этой побе­де? Сталин позднее вспоминал об этом: «После своей победы он стал особенно бди­тельным». И процитировал слова Ленина: «Во-первых, пусть успех не вскружит вам голову; во-вторых, закрепите успех; в-третьих, уничтожьте врага, ибо он лишь по­вержен, но еще не мертв». Больше всего эти слова пришлись по душе Сталину, так как он никогда не упивался победой и не оставлял противника недобитым. На съез­дах Сталин был неразговорчив Он молчал, как и подобает человеку действия.