Гулящая

о жилам, просвечивает сквозь тонкую кожу и заливает щеки нежным молодым румянцем. У нее не только горели лицо, шея, руки - вся она пылала, глаза сверкали, искрились, язык точно размяк и тяжело ворочался во рту, словно белые зубы прилипали к губам.

Он смеялся, глядя, как ее разбирает хмель. - Ну-ка, пройдись по одной половице,- сказал он.

- Думаешь, не пройдусь? Нет? Так вот же тебе! - И, схватив свечу, она поставила ее на пол. Потом, подняв еще выше свое короткое платье, стала ходить.

- Смотри же! - крикнула она, поглядев на него через плечо.

Он увидел ее круглые, точеные ноги, ее белые как снег икры. У него захватило дыхание, глаза зажглись хищным огоньком. А она мелкими-мелкими шажками стала бегать по комнате. Он видел все как в тумане, кругом было темно, только белели и сверкали ее ноги. Он сидел как пень, тихо, неподвижно, вытаращив глаза, а она, легкая, быстрая, все кружилась перед ним. Вдруг она подбежала к нему и как подкошенная упала прями ему на руки. Лицо у нее побледнело, глаза закрылись, только на висках бились, трепетали набухшие синие жилки. Он силился поднять ее, но не мог: она была тяжела, как глыба.

- Что, хватила винца? - спрашивал он, наклоняясь к лицу и заглядывая в закрытые глаза.- Дурочка!

И он бережно поднял ее, взял за талию и потащил к дивану. Как сноп повалилась она на диван, только из раскрытых губ вырвался тяжелый горячий вздох.

Долго он возился с нею, пока уложил ее поудобней. Как отец или старший брат, ухаживал он за нею, вынес подушку из спальни, подсунул ей под голову и сам сел около нее. Словно цветок белой лилии, обернутый черным платком, лежала она бледная-бледная в своем узком черном платье. На белом лбу блестели капли холодного пота, бурно вздымалась высокая грудь; так вздымается она, когда человеку нечем дышать: поднимается высоко, замрет и, дрогнув, тихо опустится вниз.

Она долго лежала, не шевелясь, наконец вздохнула, открыла глаза и страшным взглядом обвела комнату.

- Ох! закружилась я,- проговорила она и снова закрыла глаза.

- Закружилась? Напилась! На черта было столько пить? - упрекал он ее.

Она только качала головой.

- Сколько я там выпила? - немного погодя снова заговорила она, повернув к нему уже покрывшееся легким румянцем лицо; только в глазах ее еще светилась усталость.- Разве мне столько случалось пить? Со мной всегда так бывает, когда я сильно покружусь. Один доктор сказал мне, что я от этого когда-нибудь и умру.

- Много они знают, твои доктора! - буркнул он, принимаясь за свой недопитый стакан.

- А как же, должны знать. Для чего-то они ведь учились.

- Для того, чтобы людей обманывать.

Она на минуту примолкла, задумалась, а потом снова начала:

- Кто только их не обманывает?

- Кого? - спросил он.

- Людей. Ты обманываешь меня, тот - того, а этот другого. Кто кого сможет и сумеет, тотчас же обманет. И уж кому, кому, а нашей сестре больше всего достается.

- Да и ваша сестра как приберет иной раз к рукам, все кишки вымотает.