Гулящая

- Еще бы! Куда же девать шальные земские деньги? Вон как расползаются наши мосты да плотины.

- Пойдем отсюда. Тут дышать нечем,- мрачно сказал Проценко Кнышу и Рубцу и, соскочив со скамьи, направился к своей беседке.

Те последовали за ним, ведя разговор о Колеснике, о том, как он смел и удачлив. Проценко молча прихлебывал чай с красным вином. Чай казался ему невкусным, и он все подливал и подливал вина в свой стакан. Не скоро они кончили пить чай, а когда, наконец, вышли прогуляться, то Рубец и Кныш были красны, как спелые арбузы, а Проценко прямо иссера-бледен. Ноги у него заплетались, и он как тень брел за своими земляками.

- А вот и Колесник! - сказал Кныш, увидев его в открытое окно одного из маленьких кабинетиков.

Он сидел с Наташкой на мягком диване около маленького столика, уставленного блюдами и бутылками. Обняв за талию, он склонил пьяную голову на ее пухлое плечо как будто дремал; она все похлопывала рукой по его полной щеке, и он всякий раз восклицал: "Папаша! папаша! папашечка!"

Проценко первый бросился к окну, за ним остальные.

- Здравствуйте, мамзель! - смело приветствовал он ее через окно.

- Здравствуйте, мосье! - ответила она, пристально глядя на него своими жгучими глазами.

- Мы, кажется, знакомы. Я где-то видел вас.

- Спросите у Епистимии Ивановны! Она вам все расскажет! - отрезала та и, поднявшись, под самым носом у него опустила штору.

Проценко стал как громом пораженный и весь затрясся. В голове у него шумело, в ушах стоял звон, сердце неистово билось в груди. Он готов был прыгнуть в окно и одним ударом разбить голову этой глупой гулящей девке. Он и в самом деле порывался это сделать, но Кныш поспешил схватить его за руку и увести от окна.

- Сволочь! Дрянь, смеет так отвечать! - кричал, рассвирепев, Проценко.

А из-за шторы донесся до него звонкий голос: "Папаша! папаша! поедем к тебе!"

Папаша что-то промычал, но поцелуй прервал его мычание. Вскоре после этого все увидели, как пьяный Колесник, взяв Наташу под руку, повел ее через вокзал и сад прямо к выходу и, кликнув извозчика, помчался с нею по улице.

- Кого это она назвала? - допытывался Рубец у Проценко, который после всего происшедшего как оплеванный ходил по саду.- Мне послышалось имя моей жены.

- Да так, брякнула сдуру первое имя, какое ей на ум взбрело,- ответил Кныш.- Разве эти девки о чем-нибудь думают?

Проценко молчал и, понурясь, шел рядом с ними. Он недолго после этого оставался в саду, крикнул лакея, расплатился, попрощался с Кнышом и Рубцом и ушел из сада. Чтобы немного протрезвиться, он не взял извозчика, а отправился домой пешком. Пока он брел по улицам города, мысли его, как он ни гнал их, все вертелись вокруг этого случая с арфисткой, не давали ему покоя, будили накипевшую злобу в сердце. "Чье это имя она выкрикнула? Пистины Ивановны? Какой Пистины Ивановны? Кроме жены Рубца, у него не было таких знакомых. Что жена Рубца с ним заигрывала, это он помнит. Но откуда знать об этом гулящей девке?