Гулящая

ет.

- Есть такие, что и говорить. Только разве они такими родились? Вы же их такими и сделали. Обманете, выбросите человека на улицу, холодного и голодного. Что ему делать? Милостыню просить - стыдно, красть - грешно.

- А работать? - спросил Колесник.

- Работать? А если вы человека так изобидели, что ему не то что работать, на свет глядеть тошно.

- Не верь.

- Не верь? Как же не верить, если сердце рвется к нему, только для него и бьется, если каждое его слово кажется истинной правдой?

- Пустое дело все эти слова!

- То-то и беда, что пустое. А если бы слово было свято, тогда бы и жить людям было не так тяжко. А то обманете вы нашу сестру раз-другой, так она не то что чужому, своему не поверит. Самое лучшее, что есть у нее, затаит глубоко в душе. И тогда уж бросится очертя голову в омут. Ты думаешь, от хорошей жизни мы это делаем? Сладко, думаешь, мне вертеться перед таким, на кого не то что глядеть, а иной раз и плюнуть не хочется? А бывает, нальет такой вот глаза да начнет безобразничать: голая ему покажись... Поневоле и сама напьешься, и тогда уж как ума решишься. Эх! Если б ты знал, каково нам приходится! Да будь в такую минуту речка глубокая рядом, так и кинулся бы в холодную темную воду. Что мы? разве мы люди? Только обличье у нас человечье, а душу и сердце в вине потопили, затоптали в невылазную грязь. Знаешь что? Ты, говоришь, купил Веселый Кут. Возьми меня к себе. Возьми меня туда. Как отца буду тебя почитать, как на бога буду молиться. Может, я поживу там и к другой жизни привыкну. Возьми! - И, схватив его толстую красную руку, она прижала ее к горячим губам и покрыла жаркими поцелуями.

- Кто же ты такая,- спросил он в изумлении,- что все знаешь и Веселый Кут знаешь? И всех городских?

Она поглядела на него, поднялась и стала поспешно расстегивать платье. Крючки затрещали, так она торопилась. Расстегнувшись, она вынула из небольшого карманчика, пришитого сбоку под платьем, бумагу и подала ему. Это был паспорт крестьянки из села Марьяновки Христины Пилиповны Притыки.

- Так ты Христина? - спросил он, посмотрев паспорт, и повернулся к ней. Она уже лежала; сквозь тонкую сорочку, видную из-под расстегнутого платья, просвечивала ее высокая грудь, пазуха немного разошлась, и в разрезе белело тело. Она молчала, точно он обращался не к ней, только в упор смотрела на него. Эта высокая грудь, этот пристальный взгляд черных пылающих глаз обожгли его.

- Почему же ты зовешься Наташкой? - спросил он, снова заглянув в паспорт.

- Такой уж у нас обычай, всем нам другие имена дают.

- Христя... Христина? - повторял он, глядя в бумагу и силясь что-то вспомнить.

- Помнишь Загнибеду? - спросила она.

- Так это ты? Та самая Христя, которая служила у Загнибеды? Которая, говорят, задушила Загнибедиху?

- Легко говорить,- чуть не плача, ответила она.

- Да я знаю, что это вранье. Ты потом служила у Рубца. По городу ходили слухи, что вы с хозяйкой не поладили из-за Проценко.

Христя только тяжело вздохнула.