Чешские юмористические повести

— Я пока прощаюсь с вами, маэстро,— сказала пани Мери, подойдя к нам.— Теперь вы во власти моего супруга. Отомар, не забудь показать пану Йону все,— я подчеркиваю,— все!

Доктор Жадак кивнул, при этом тело его изогнулось, как тополь перед бурей, открыл дверь в коридор и хриплым, низким голосом произнес:

— Пхррошу!

Это было первое слово, которое я от него услышал.

Шагая по темному коридору за покачивающейся фигурой этого странного человека, я заметил, что к левому плечу он приставил правую руку, в которой было круглое зеркальце.

«Какого черта ты там высматриваешь? — подумал я.— Меня, что ли, иду ли я за тобой?»

Я невольно оглянулся.

В дальнем конце коридора маячила приземистая фигурка, освещенная светом бокового окна. Пани Мери наблюдала за нами. Она приветливо помахала рукой.

Доктор Жадак распахнул дверь в ванную:

— Пхррошу!

— Только после вас!

— Пхррошу, пожалуйста!

Мы оказались в просторной комнате, выкрашенной белой масляной краской. У стен стояли две вцементированные в пол и выложенные белоснежным кафелем ванны со сверкающими кранами, водонагревателем и телефоном. Над каждой ванной висела клетка из переплетенных трубочек с отверстиями, к которым вели резиновые шланги.

«Ага, вот оно что! — сообразил я, бегло осмотрев это сложное на первый взгляд сооружение.— Ты влезаешь голый в ванну, нажимаешь кнопку, с потолка на тебя опускается клетка. Задергиваешь прорезиненные занавески и получаешь душ для любой части тела, любой силы и температуры, непрерывный или прерывистый, так называемый шотландский, нежный, поглаживающий, или резкий и колючий».

— Пррошу, пожалуйста, сигарету! — доктор Жадак протянул мне поцарапанный, как у какого-нибудь каменщика, портсигар, где за сморщенными, некогда желтыми резинками, едва держались самые дешевые сигареты.

Я закурил.

Доктор Жадак сел на стопку верблюжьих одеял, лежащих на кушетке, выгнул шею, откашлялся и громко зевнул.

Мне было не по себе. Надо было что-то сказать.

«Хорошо бы,— подумал я,— произнести панегирик в честь этой поистине королевской ванны. Осматривать дом и при этом равнодушно молчать — невежливо по отношению к хозяевам. Ведь тебе для того и показывают, чтобы похвастаться да выслушать комплименты!»

Я перестал рассматривать всякие краны и краники и, обратившись к этому странному субъекту, слегка растянувшему свои пухлые губы, что должно было означать улыбку, заговорил с воодушевлением:

— Пан доктор, нет слов! Я видел много ванных комнат, но такое вижу впервые. Здесь есть от чего прийти в восторг. Представляю, скольких денег вам это стоило! Вот вы приходите из суда, смертельно усталый после процесса над убийцами или преступными матерями, или расстроенный, что проиграли дело в высших инстанциях и лишились, несмотря на весь свой авторитет, гонорара, спокойно запираетесь в этой комнате и, когда вам заблагорассудится — хоть ночью, хоть среди бела дня, садитесь в ванну. Потом вы поворачиваете рычажок, открываете кран, и сразу же вас охватывает теплая благодать: вода ласкает вас нежно, как возлюбленная, она улучшает кровообращение, разогревает суставы и приносит всему телу необыкновенное облегчение. И вы будто заново родились, очистившись от всякой мути вашей неблагодарной профессии. Потом вы растираетесь вот этими вот мохнатыми полотенцами, одеваете махровый халат, ложитесь на диванчик, накрываетесь мягким верблюжьим одеялом, и вашу душу охватывает райское блаженство, и вы готовы воспарить в небеса…

Поскольку доктор Жадак, устремив на меня добродушный и чуть насмешливый взгляд, слушал очень внимательно, не перебивая и только еще больше растянув свои негритянские губы, я продолжал в том же духе:

— Ну конечно! Такая ванная — это торжество культуры! Один мой друг, известный архитектор, сторонник нового конструктивистского стиля двадцатого столетия, сказал, что у народа, у которого на каждую тысячу человек приходится наибольшее число ванн, есть шанс повести за собой мир. И он прав, господин доктор! Да разве Рим добился бы мирового господства, если бы не его великолепные Каракалловы термы?  ^{96}

Тут, похоже, его терпение иссякло. Он смял сигарету, встал, ласково потрепал меня по плечу и повел к дверям.

Сначала он осторожно повернул ручку, высунул голову в коридор и огляделся.

Сразу же после этого мы вышли.

Пани Мери все еще стояла в конце коридора.

Доктор открыл двери другого, еще более интимного помещения, потеснился, уступая мне дорогу, и пророкотал:

— Пррошу!

«Все ясно! — подумал я.— Комфортабельный дом Жадаков просто-таки идеально соединяет под одной крышей старинный рыцарский зал с самыми современными удобствами. И такое сочетание исторических достопримечательностей с достижениями технического прогресса очень даже целесообразно. Мы не должны отставать от цивилизованного мира, и в то же время должны оберегать все то ценное и прекрасное, что оставило нам прошлое. Наши деды и прадеды умели показать благообразный фасад своего бытия — салоны и гостиные, украшенные макартовыми цветами  ^{97} да картинками с альпийскими видами, но что представляли собой подобные помещения? Вспомнить стыдно! Да здравствует эпоха, которая так заботится о бытовых удобствах! Слава ей, трижды слава!»

— Знаменательно,— стал я уже вслух развивать свою мысль,— что технически совершенное оборудование подобных помещений пробивает себе путь в нашу все еще отсталую, правда, лишь в этом смысле деревню! Вы — подлинный пионер цивилизации! Вперед, сквозь дебри и чащи!

Тут я вспомнил многих своих пражских знакомых, построивших себе комфортабельные виллы на Баррандове, в Трое, в Страшницах или На Бабе  ^{98}. Они и знать не знают, что такое настоящие салоны. Дома их имеют уже иные, вполне современные визитные карточки.

Стоит прийти к ним в гости, как они сразу же ведут вас в уборную!

И у Жадаков я заметил всевозможные технические новшества. Я опробовал сливной бачок новейшей конструкции, под названием «Ниагара», или «Миссисипи», или что-то в этом роде. Тронешь хромированный рычажок — и сразу же с оглушительным шумом низвергается целый водопад. Эта энергия! Этот напор! И идеальная чистота без всяких там традиционных щеток! Но что я вижу! Да ведь это настоящая жилая комната, отделанная под орех, с кафелем и гладким голубым сиденьем, вокруг которого стены обшиты японской соломкой. А у сиденьица, не высоко и не низко, чтоб руке было удобно, пристроен фарфоровый ящичек с мягкой туалетной бумагой, изящной пепельницей и книжной полочкой, где стоит несколько романов — чтобы даже здесь, не теряя драгоценного времени, духовно обогащать себя.

Покинув этот роскошный кабинет, мы прошли по коридору налево, остановившись возле корзины с войлочными туфлями.

— Переобуйтесь, пожалуйста,— сказал доктор и снял свои башмаки.

Потом он нажал ногой на какую-то кнопку у порога, раздался скрип, дверь приоткрылась, и мы вошли в детскую. Только когда доктор опять наступил на медную кнопку и дверь закрылась, я заметил, что она без ручек и открывается с помощью электромотора.

Худенький подросток, с завязанным горлом, по имени Адамек, и миниатюрное созданье женского рода по имени Евочка, оба в черных очках, сидели на полу, покрытом линолеумом, и играли в кубики. Увидев нас, они, как по команде, поднялись и, встав рядышком, поздоровались по-французски:

— Бонжур, месье!

Гувернантка в белом халате с поклоном сказала:

— Гутен таг!

Потолок и стены детской были покрыты белой масляной краской, как в операционной. Окна без перекладин и занавесок, чтобы ничто не препятствовало проникновению благодатных солнечных лучей, струили яркий свет, усиленный лампами горного солнца, низвергавшего свое чудодейственное сияние на детей, игравших посреди комнаты.