Наследник имения Редклиф. Том первый

Миссъ Юнгъ

Наслѣдникъ имѣнія Редклифъ

Томъ первый

ГЛАВА I

Гостиная въ Голуэль-гаузѣ считалась одной имъ любимыхъ комнатъ обитателей этого дома. Громадныя окна ея, выходившія прямо въ садъ, придавали ей лѣтомъ необыкновенно веселый характеръ; а зимой, какъ, напримѣръ, въ тотъ день, когда начинается наша повѣсть, яркій огонь въ каминѣ и группы душистыхъ тепличныхъ растеній, живописно разставленныя по угламъ, дѣлали эту любимую комнату, кажется, еще привѣтливѣе, особенно при сравненіи съ грустной, ноябрской погодой, съ холодными туманами и обнаженными деревьями. Въ это утро въ комнатѣ находилось два лица: молодая дѣвушка, рисовавшая за столомъ, и молодой человѣкъ, лежавшій на на низенькомъ диванѣ подлѣ камина; вокругъ него были разбросаны книги и газеты, а у изголовья стояла пара костылей. Дверь отворилась, и въ комнату вошелъ молодой, стройный красавецъ, котораго оба — больной юноша и его сестра Лора, встрѣтили радостнымъ восклицаніемъ:

— А а! Филиппъ! Это вы? здравствуйте!

— Добраго утра, Лора! Чарльзъ! здорово! очень радъ, что ты опять внизъ спустился. Каково ты себя чувствуешь сегодня? спросилъ вошедшій.

— Спасибо! ничего особеннаго! грустно отвѣчалъ больной.

— А вы пѣшкомъ къ намъ пришли? спросила Лора.

— Да. Гдѣ дядя? Я заходилъ на почту и принесъ письмо на его имя. На конвертѣ есть штемпель Мурорта, — сказалъ Филиппъ, вынимая изъ кармана конвертъ.

— Что это такое — Мурортъ? спросилъ больной Чарльзъ.

— Почтовая станція близъ Рэдклифа, помѣстье сэръ Гэя Морвиль.

— Старика сэръ Гэя? А у него развѣ есть дѣла съ нашимъ отцомъ?

— А развѣ ты не зналъ, что дядя сдѣланъ опекуномъ мальчика — внука старика, — отвѣчалъ Филиппъ:

— Э? Неужели? Я ничего не слыхалъ.

— Да, — продолжалъ Филиппъ. — Когда сэръ Гэй настоятельно требовалъ, чтобы мой покойный отецъ принялъ на себя званіе опекуна, то тотъ не иначе согласился на это, какъ съ условіемъ, чтобы твой папа былъ вторымъ опекунъ ребенка. Покойникъ отецъ мой умеръ, и теперь дядя опекунъ мальчика. Я почти увѣренъ, что въ Рэдклифѣ что нибудь да не ладно. Адресъ на конвертѣ сдѣланъ чьей-то другой рукою, а не сэръ Гэя.

— Придется тебѣ подождать, если ты не очень любопытенъ и не пойдешь розыскивать отца, — сказалъ Чарльзъ: — Онъ отправился куда-то по хозяйству, потому что ему приходится самому замѣнять Дженкинса.

— Право, Филиппъ, — вмѣшалась Лора:- мы не знаемъ, какъ и благодарить васъ за то, что вы открыли отцу глаза на счетъ плутни Дженкинса. Ужъ не говоря о выгодѣ не быть обманутымъ, какое вы удовольствіе доставили этимъ папа; вѣдь онъ теперь самъ смотритъ за хозяйствомъ всей фермы.

Филиппъ улыбнулся и подошелъ къ столу, на которомъ она рисовала.

— Вы узнали, какой это видъ? спросила Лора, взглянувъ ему прямо въ лицо.

— Конечно. Это Стэйльгурстъ. Откуда вы его сняли?

— Это копія съ рисунка карандашемъ вашей сестры, который я нашла у мама, въ картонѣ.

— Очень похоже, только шпиль на кровлѣ дома слишкомъ малъ, да еще это дерево не вѣрно — нельзя ли перемѣнить его листву? Вѣдь это ясень.

— Въ самомъ дѣлѣ? а я приняла его за вязъ.

— А вотъ тутъ, на переднемъ планѣ картины, нужно сдѣлать деревья потемнѣе, чтобы выдать рѣзче перспективу. Видъ на вершину горы Соутъ-Муръ переданъ очень вѣрно, особенно если на него смотрѣть издали.

Лора начала быстро дѣлать поправки на рисункѣ, а Филиппъ молча слѣдилъ за ея карандашемъ. Лицо его приняло оттѣнокъ какой-то грусти. Вдругъ за дверью раздался голосъ: «Лора! Лора! Ты здѣсь? Отвори дверь посмотри.»

Филиппъ бросился отпирать дверь. На порогѣ комнаты явился горшокъ высокой камеліи съ темными, зелеными листьями, изъ-за которыхъ выглядывало смѣющееся лицо молодой дѣвушки въ бѣлокурыхъ локонахъ.

— Благодарю! весело закричала она, неся горшокъ обѣими руками. — Ахъ, Филиппъ, это вы! не трогайте, не трогайте, я должна показать свою камелію Чарли.

— Ты сама не хуже дорогаго цвѣтка, — замѣтилъ больной.

— Да ты посмотри, сколько тутъ бутоновъ! продолжала бѣлокурая Эмми, съ торжествомъ ставя горшокъ передь диваномь. — Что за совершенство! какая бѣлизна, какіе отчетливые лепестки! Я побѣдила и Машу и садовниковъ, ранѣе двухъ недѣль ни одна камелія у нихъ не распустится, а моя можетъ идти на цвѣточную выставку. Старикъ Самъ насилу мнѣ ее довѣрилъ, даромъ, что это моя питомица, онъ все боялся, что я ее не донесу.

— Однако, Эмми, — замѣтилъ Филиппъ, когда всѣ достаточно налюбовались цвѣткомъ: — вы все-таки позволите мнѣ поставить горшокъ на окно. Вамъ онъ, право, не по силамъ.

— Берегитесь! крикнула Эмми?

Но увы! уже было поздно: не успѣлъ Филиппъ взять горшка изъ ея рукъ, какъ единственный распустившійся цвѣтокъ задѣлъ за столикъ Чарльза и, сломанный, упалъ на полъ.

— Ахъ, Эмми! Что я надѣлалъ! Вотъ жалость-то! Какъ это случилось? воскликнулъ Филиппъ.

— Дѣлать нечего! отвѣчала Эмми: — я поставлю цвѣтокъ въ воду.

— Какое несчастіе! мнѣ такъ досадно — вѣдь теперь ужъ нельвя послать эту камелію на выставку?

— Развѣдывайтесь, какъ знаете, съ Самомъ. Его это огорчитъ гораздо болѣе, чѣмъ меня. Впрочемъ, на выставкѣ моя бѣдная камелія могла бы пожалуй и вызябнуть; тогда она погибла бы на вѣки!

Голосъ Эмми звучалъ весело, но зеркало, чрезъ которое Чарльзъ наблюдалъ за сестрою, выдало ея тайну.

— Кажется, у тебя слезки на глазахъ Эмми? спросилъ онъ ее, улыбаясь.

— Неправда! со смѣхомъ возразила та, и не успѣла она выговорить этого слова, какъ въ комнату вошелъ среднихъ лѣтъ джентльменъ. Это былъ человѣкъ небольшаго роста, худощавый, съ нѣсколько усталой, но добродушной физіономіей, съ сѣдыми бакенбардами, быстрымъ взглядомъ и съ очень порывистыми манерами. Это былъ хозяинъ дома, мистеръ Эдмонстонъ. Онъ ласково поздоровался съ Филиппомъ, и тотъ подалъ ему письмо.

— Ба-а! Письмо! Посмотримъ, что пишутъ? Вѣдь это почеркъ не сэръ Гэя. Э! Такъ вотъ въ чемъ дѣло. Умеръ! Вотъ неожиданно-то!

Все это онъ проговорилъ, пробѣгая письмо.

— Умеръ? кто такой? Сэръ Гэй Морвиль? закричали всѣ въ одинъ голосъ.

— Да, бѣдный старикъ умеръ скоропостижно, — сказалъ мистеръ Эдмонстонъ и, подойдя къ двери, громко крикнулъ: — Мама! Мама! зайди-ка сюда на минуту!

На его зовъ, черезъ нѣсколько времени, явилась стройная, красивая лэди, сзади которой, робко, нерѣшительно прокралась дѣвочка лѣтъ 11 — ти, съ вздернутымъ носикомъ и съ лицомъ, выражавшимъ живѣйшее любопытство. Она опрометью кинулась къ сестрѣ Эмми, которая хотя и покачала головой и погрозила ей пальцемъ, но улыбнувшись все-таки взяла дѣвочку за руку, внимательно вслушиваясь между тѣмъ въ слова отца.

— Слышишь, мама! говорилъ тотъ вошедшей женѣ. Какой ужасный случай! Сэръ Гэй Морвиль, скончался сегодня утромъ скоропостижно!

— Неужели? Бѣдняга! вотъ настрадался то на своемъ вѣку. Кто тебѣ пишетъ?

— Внукъ его, бѣдный мальчуганъ. Я едва могъ разобрать письмо.

И, отодвинувъ бумагу на четверть аршина отъ глазъ, мистеръ Эдмонстонъ прочелъ вслухъ нѣсколько строкъ нечеткаго, наскоро написаннаго увѣдомленія. По всему было замѣтно, что горе и волненіе заставили сильно дрожать и безъ того невѣрную руку мальчика, писавшаго слѣдующее:

— Бѣдный малый! замѣтилъ Филиппъ, — по письму видно, что онъ сильно разстроенъ.