Страстотерпцы

Отдавая последний поклон, Афанасий Лаврентьевич сказал:

— Отныне рыба в пруду будет жить вольно, ловить её воспрещено, кроме тебя, государь, да твоих царственных чад.

Царь улыбнулся: понравилось! Укатил раздавать подарки, а заодно придумывая, чем бы отдариться позабористей.

И придумал: 15 июля 1667 года Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин получил наивысший государственный чин ближнего боярина да сверх того придворную должность дворецкого.

20

В тёмно-зелёном кафтане, шитом серебряной, алмазно сверкающей нитью, — зипун под кафтаном шёлковый тёмно-синий, частые пуговицы из тёмно-синих сапфиров, по краю ворота бирюзовой рубашки ласковые камешки бирюзы, тафья на голове с изумрудами, — словно царь морской явился Ордин-Нащокин в Приказ Новгородской чети.

Дьяки Герасим Дохтуров, Лукьян Голосов встретили начальника льстивыми улыбками, радостными, многоречивыми пожеланиями здоровья, но Афанасий Лаврентьевич чуть поклонился в ответ, представил ещё одного дьяка — Ефима Юрьева, из немцев, и приказал зачитать государев указ. Великий государь царь Алексей Михайлович повелел: «...для посылок из Астрахани в Хвалынское море [51] делать корабли в Коломенском уезде, в селе Дединове, и то корабельное дело ведать в Приказе Новгородской чети боярину Афанасию Лаврентьевичу Ордин-Нащокину да думным дьякам». Были перечислены все трое.

— Приготовьте место для мореходных инструментов и машин, — приказал начальник. — Нынче в приказ пожалуют иноземные корабельщики, нанятые в Голландии гостем Иваном фон Сведеном. Корабельщиков нужно определить на жительство да выдать им жалованье. Сполна!

Не сказав более ни слова, Ордин-Нащокин занялся текущими делами приказа.

   — Вот и нам аукнулась затейка затейника, — шепнул дьяк Голосов дьяку Дохтурову. — «Армянская компания»! Торговля! Торговля! Никому нет покоя. В Посольском приказе от него уже плачут. Все дела спешные. На пожаре так не бегают, как у него в приказах.

   — Обломают сивку крутые горки! — усмехнулся Дохтуров.

   — Поскорее бы.

Дьяки правду говорили: жизнь в Посольском и в других приказах, отданных в управление Ордин-Нащокину, кипела. Всего за два месяца боярин успел ввести столько новшеств — у старых дьяков и подьячих голова шла кругом. Впрочем, на эти головы Афанасий Лаврентьевич не больно и надеялся. Принимал на службу новых людей, в грамоте зело борзых, умом быстрых и на ногу скорых!

Дела Посольского приказа показались Афанасию Лаврентьевичу испокон веку нечищенными конюшнями. Не отчаялся. Каждый служащий теперь знал, что ему делать нынче, и упаси Боже отложить сегодняшнее на завтра. Даже для Боярской Думы был установлен строгий порядок рассмотрения очередных текущих и залежавшихся дел.

Алексей Михайлович, мечтавший о таких слугах, не мог-таки не изумиться, когда Ордин-Нащокин представил в Думу девяносто четыре статьи Новоторгового устава! Посольский приказ получил в управление 25 февраля, а 22 апреля — пожалуйста: готово! Да сверх того ещё семь статей, ограничивающих вольности иноземных компаний.

Через месяц статьи уже работали: был заключён договор о вывозе из Персии шёлка-сырца. Река, несущая золотые монеты, меняла русло. Отворачивалась от Турции, поворачивалась к России. Выгода персам, выгода армянам, выгода русским. Оставалось дело за малым — корабли построить. Новый торговый путь был водный: Каспийское море, Волга, Ока...

Дохтуров с Голосовым только руками разводили да брови вздымали, когда двое подьячих бегом кинулись в Посольский приказ доставить тайные предписания послу Желябужскому. Пять лет тому назад был стольник у герцога курляндского, спрашивал, сколько стоят и как лучше завести корабли на Балтийском море. Пять лет никому не нужно было, а теперь — бегом. Как же! Затейник перед царём ум свой выставляет.

У Дохтурова мелькнула мыслишка: посадить в лужу ретивого просто. Каждый день катать на него по одному извету. Хотел Голосова порадовать, да того позвали с отчётом.

   — Какого числа отправлен указ в Архангельск о смене надзорного за пошлинами? — спросил Ордин-Нащокин доброжелательно. — В книге записей не нахожу.

   — Пока не отправили, — сказал дьяк.

   — Не отправили?! — изумился Афанасий Лаврентьевич. — Указ подписан царём неделю тому назад.

   — Так ведь не год, а неделю.

   — Треть жалованья будет у вас удержана за ущерб казне великого государя, — сказал Афанасий Лаврентьевич, сочувствуя, и подвинул Голосову Новоторговый устав. — Читай преамбулу. Вслух!

   — Я знаю, что тут написано.

Дьяк упирался брюхом в стол. Подбородки висят, грудь бабья. Ярость ударила в голову Афанасию Лаврентьевичу, но улыбнулся, сгорая от ненависти:

   — Ты с Дохтуровым брюхом мерился?

   — Брюхом? — опешил Голосов. — Не мерился.

   — Объясни мне, для чего затеяна смена надзорного? Почему не годится прежний порядок — давать сию службу самому богатому? Кому хотим поручать её? Кому, спрашиваю? — Ордин-Нащокин вдруг побледнел, губы дрожали.

   — Умному и честному... и чтоб дело знал... Чтоб царю служил, а не своей мошне.

   — Читай преамбулу! Вслух, говорю!

Голосов прочитал:

   — «Во всех окрестных государствах свободные и прибыльные торги считаются между первыми государственными делами. Оберегают их с великой осторожностью и держат в вольности относительно пошлин в интересах народного богатства».

   — Дела торговли — первостепенные государственные царские дела, — тыкал Ордин-Нащокин пальцем в стол. — Если через час указ не будет отправлен, ударю челом государю, чтоб посадил тебя в тюрьму.

Выскочил от начальства дьяк как ошпаренный.

   — Ну что? — спросил Дохтуров. — Всё суетится?

   — Отойди от меня, Бога ради! — вскипел Голосов. — Недосуг лясы точить.

Дохтуров и сам вдруг приметил: по-прежнему жить в приказе — недосуг. У всех подьячих строгие, напряжённые лица. Писавшие так и впивались глазами в бумагу, принимавшие посетителей слушали в оба уха. Опытному дьяку было очень хорошо видно: не прибавку к взятке вымогают — вникают в суть дела.

   — Воевода не прав! — говорил новый дьяк Ефим Юрьев игумену и келарю какого-то вязниковского монастыря. — Не сомневайтесь, святые отцы, великий государь будет на вашей стороне. Все мелкие пошлины отменены. Все до единой: подушные, сотое, тридцатое, десятое, свальное, складки, повороты, мостовые, гостиные... мыто... Отныне плата взимается с рубля. И только с рубля!

   — А как с лесом-то быть? — спрашивал келарь.

   — Лес продадут, деньги — в казну.

   — Но лес-то монастырский.

   — Монастырям по новому уставу торговать запрещено. Вы это знали. Торгуйте разрешённым. Рукоделием своим.

   — Может, уж как-нибудь поладим? — вздыхая и подмаргивая, заикнулся келарь.

Дьяк сделал вид, что ничего не понял, пожелал просителям доброго пути и ушёл. Подьячий сказал монахам:

   — Один из наших поладил — описали всё имущество, из собственного дома выставили.

Дохтурова даже замутило, но тут и его позвали к боярину. Не во все пограничные уезды доставлен указ о свободном проезде по России докторов, лекарей, мастеров всяческих наук и ремёсел, служилых людей.

   — Всё бы нам чужим умом жить! — пробурчал Дохтуров. — Слава Богу, обходились...

   — Зачем же ты поменял в доме бычьи пузыри на слюду, на стекло? Жил бы, как живали пращуры.

   — Я вот что тебе скажу, Афанасий Лаврентьевич! — Дохтуров смотрел на боярина с усмешкой. — Сколько ты ни бейся, по-твоему не будет.

   — Не хочу, чтоб было по-моему, — Ордин-Нащокин перекрестился. — Хочу, чтоб доброе да умное не обходило нашего царства стороной... Голландия потому и богата, что корабли на море держит. С Индией торг ведёт.

   — Корабли?! Где они у нас, корабли?! Не было и не будет. Ты правду, как породистых коров, разводишь. Не приживётся. Возьми хоть ту же красную печать.