Даниил Московский

Юрий кивнул.

   — Вот, вот, сыне, ежели не я, то ты прирежешь Можайск к Москве. Святослав войной на Москву не осмелится пойти, у него Литва за спиной. За Можайск попытается цепляться князь Смоленский, но тогда он больше потеряет — литовцы на Смоленск посягают. Эвон сколь они российской землицы прихватили. Затеет Святослав Глебович свару с Москвой, кто в его защиту вступится? Чую, всё миром обернётся.

Прикрыл глаза ладонью, грудью на стол навалился, седая борода по столешнице разлеглась. Помолчал, потом спросил с усмешкой:

   — Поди, посадник Игнат речь заводил отвоем княжении в Переяславле?

Вздрогнул Юрий от неожиданности. Под взглядом отца ответил честно:

   — Было такое, но я с тобой заедино, Московское княжество не след дробить. Да и посадник хоть и говорил, а на деле разумеет: Переяславлю с Москвой сподручней. Так и боярская дружина мыслит. Они князю Ивану Дмитриевичу слово о том давали и клятву порушить не намерены.

   — Я им верю, они на измену не горазды, Переяславлю с Москвой быть... А ещё о чём хочу сказать: вы с Иваном ладите, и хочу, чтоб меж вами всегда мир сохранился, Москву крепите, не раздирайте её сварой. С Иваном я говорил о том, и он клялся завет мой исполнить... Когда же сядешь князем, хану не перечь, не накличь на Москву беды ордынской. Татары сильны, и доколь такое будет, одному Богу вестимо...

Задумался. Может, мысли его вернулись к тем годам, когда он держал руку брата Андрея против Дмитрия? Либо вспомнилось, как навёл Андрей татар и те в силе огромной княжества разоряли, а сам Андрей с царевичем Дюденей в Городце пировали? Князь Даниил винил себя за то. Ужли не мог он распознать брата, когда тот корысти ради Русь губил?

Даниил вздохнул:

   — Ладно, сыне, устал ты с дороги, а я тебя речами своими обременил. Отдыхай, вдругорядь разговор продолжим.

В молодости князь Даниил немало дней проводил на охоте. Убивал лосей, случалось, и зубров. С годами и ноги уже не те, и глаза подводили — нету стрелы точного полёта. Однако и в старости бывали дни, когда кровь будоражила, звала властно, и тогда князь Даниил отправлялся в леса. Редко брал он с собой кого из бояр, чаще двух-трёх отроков. Леса подмосковные умиротворяли князя, и даже когда зверя не встречал и бродил попусту, радовался жизни.

Иногда Даниил завидовал смерду, какой выкорчёвывал в лесу кустарники, выжигал сухой валежник, сеял рожь и жил от сохи, а ещё имел борта. Земля и лес кормили смерда, и не имел он княжеских забот. Бремя власти не давило его. Князь Даниил и в помыслах не держал горечи смердова хлеба...

В один из таких дней, когда вдосталь набродились по лесу и не встретили никакого зверя, Даниил Александрович велел отрокам готовить ночлег. Как в те прежние годы, отроки отыскали небольшую поляну, окружённую соснами и берёзами, разожгли костёр, и князь, поев всухомятку, долго смотрел на огонь. Он лизал поленья, обдавал жаром, а у Даниила Александровича одна мысль сменялась другой... Огнём горит жизнь в молодые годы, и не задумывается человек, как прогорает его костёр, затухает пламя и ничего не остаётся от костра. Ветер разнесёт пепел, смоют дожди остатки костра. Зачем же алчность человеческая, коли всё в этом мире преходяще? Обуреваемый ненасытностью, человек делается страшнее зверя. Даже хищник не убивает больше, чем надо на пропитание...

...Господи, вопрошает князь Даниил, отчего создан таким человек? И он, князь Московский, жизнь прожил в помыслах и делах, как бы княжество своё расширить...

Нет, князь Даниил себя не судил и не корил, как и прежде. Жизнь полнится всякими заботами. Разумно утверждал боярин Стодол: не ты, княже, так тебя подстерегут, на клочья порвут твой удел...

Князь Даниил отмёл невесть отчего возникшее сомнение: он верит — не для себя, для Москвы старался...

Ночь властвовала над Русью, спали города и деревни, затих лес, замолк. Редко какая птица вскрикнет или треснет ветка — зверь пройдёт. Спят в стороне отроки. Догорали в костре поленья. Иногда выбросят искру, и она гаснет на взлёте.

Смежил веки князь Даниил, забылся. И вдруг — заснул не заснул — привиделось ему, как подходит к костру человек в белых одеждах, борода седая, а волосы тесьмой перехвачены. Присел у костра, на князя посмотрел. «На кого он похож?» — поймал Даниил. Спросил:

   — Кто ты и откуда явился?

Человек поворошил палкой уголья, ответил хрипло:

   — Я отец твой, князь Александр Ярославич, аль не признал?

   — Но ты же умер, отец.

   — Я его дух во плоти.

   — Ты явился призвать меня к себе?

   — Нет, твой час не пробил.

   — Когда он настанет?

   — То одному Господу известно.

   — Тогда зачем ты здесь?

   — С того света слежу я за делами вашими, сыновья мои, как вы честь мою порочите, имя моё забвению предали.

   — Я ли первым начинал?

   — На Страшном Суде ответ держать будете, и ты, и Андрей. Скажи, сыне, водил я недругов на Русь либо боронил её? Люд во мне своего защитника видел и потому нарёк Невским... Знаешь, сыне, с какой мыслью умирал я? Думал, вы продолжите дело моё и доброе имя Невского не предадите.

   — Я ли, отец, таких попрёков занедужил?

Но Александр Ярославич ничего не ответил, поднялся, и Даниил словно воочию увидел удаляющегося отца...

Открыл глаза — вокруг никого. Костер догорел, спали отроки. И понял князь: дивный сон его посетил. Спросил чуть слышно:

   — К чему являлся ты ко мне, отец?

К Ивану Купале срубили Олекса и Дарья новый дом. Ставили его лучшие на Москве плотницких дел умельцы. Получился он больше и красивее прежнего — с просторными сенями, над входной дверью козырёк на точёных балясинах, а оконце в резной обналичке.

Печь Олекса сам сложил, да такая вышла, что и грела, и хлебы выпекала, румяные, пышные, гридин даже удивился — надо же... В доме, как в боярских хоромах, мастеровые пол настелили из колотых плах, а крышу тёсом покрыли, дощечки одна к другой подогнали. Всем на загляденье дом. Старый артельный мастер топор в бревно вогнал, сказал довольно:

   — Ну, Олекса, живи, радуйся.

В Москве князь Даниил долго находился под впечатлением сна. Никому о нём не рассказал, только поделился со Стодолом, да и то потому, что был боярин гриднем у Александра Ярославича и послан им в Москву с малолетним Даниилом.

Выслушал Стодол князя, насупил седые брови:

   — Сон твой, княже, не без смысла: видать, и на том свете душа пресвятого князя Невского страдает о тяготах земли Русской. Принимать слова отца надобно как назидание.

Даниил Александрович с боярином согласился, иначе к чему такое видение? Отец судит сыновей высокой, но справедливой мерой, и на то его право. Неспроста нарёк князя Александра Невского епископ Кирилл «солнцем Отечества»... Поступки же сыновей Невского люд зрит через дела их отца. Князь Даниил и раньше о том задумывался, но теперь не мог не сказать: им с Андреем, великим князем Владимирским, не простится, как они Русь берегли. А ведь жизнь к концу приблизилась, мир иной ждёт сыновей Невского, а место их внуки Александра Ярославича займут, его, Даниила, дети, — какая судьба уготована им?

Мысль возвратила князя Даниила к разговору с сыном о Можайске. Отчего городом этим, что всего в полусотне вёрст от Москвы, почитай под боком у Московского княжества, смоленский князь владеет?

Распри с князем Святославом о Можайске Даниила не тревожили — в разговоре с Юрием высказал твёрдое убеждение: смоленский князь воевать с Москвой не осмелится, но как великий князь воспримет весть, что Москва Можайск захватила? Что другие князья о том скажут? Особенно опасался Даниил Александрович распрей с тверским князем...

Не раз задумывался Даниил: умрёт Андрей, кому хан ярлык на великое княжение передаст? Ведь Андрею уже на седьмой десяток перевалило.

Годы, годы, они неумолимы, и бег их стремителен. Давно ли он, Даниил, озорничал с новгородскими дворовыми мальчишками, гонял голубей, а ныне к полувеку ему подобралось. Обуреваемый всегда заботами, будто и не жил, в суете время пролетело.