Держава (том первый)

«Чего пудрит парню мозги. Не до баб ему сейчас…».

— А вот кого! — указала его дочь на двух вошедших скромных девиц. — Наши соседки по даче, — удивлённо глянула на открывших рты Рубанова и Дубасова.

Аким попихал локтем по рёбрам друга.

— Ступай, побеседуй с гимназистками. А то сейчас завизжат: «Насильники-и», и в обморок упадут или второй глаз тебе покалечат…

— А чего — мне–то, а чего — я‑то? — неспеша направился к девицам.

При его приближении гимназистки впали в ступор. Как стояли, так и замерли, боясь шевельнуться и медленно, но усиленно краснели, начиная с пальцев рук и кончая полыхающими ушами.

«Во-о! Сравнялись с красной «конской» бескозыркой», — отметил Дубасов, подойдя вплотную, к забывшим от страха дышать, дамам.

Если бы с дури он крикнул: «Щука!», завизжавшие девицы пустились бы наутёк.

— Не бойтесь.., не бойтесь.., маленькие гимназисточки, я вас не съе–е–м, — успокаивал их.

По крайней мере, ему так казалось.

Помертвевшие от страха девицы слышали лишь вкрадчивый хриплый голос, и видели приближающегося страшного каторжника с подбитым глазом.

Они бы с радостью завизжали, но спазм ужаса перехватил девичье горло.

— Не бойтесь. Мы никому не скажем, что видели вас в… этом, как его… неглиже, — вовремя вспомнил мудрёное словцо.

«Ну не скажешь — голяком. Не так водоплавающие поймут. Вон, уши–то как пылают… Будто Сидорова Коза надрал», — улыбнулся, вспомнив, как и Бутенёв, молодость.

Улыбка и привела девиц в чувство.

— О–о–ой, — прошептала чернявенькая. — Страшней, чем в озере было…

— Намного! Я даже кричать не смогла, — поддержала её подруга.

— Зачем кричать–то. Мы добрые… Дубасов Виктор, — лихо кивнул головой и щёлкнул каблуками юнкер.

Девицы оттаяли.

— Полина, — сделала книксен белявенькая.

— Варя, — представилась чернявенькая.

— Какие прекрасные имена, — подлетел к дамам кавалерист. — Фигнер Дмитрий Серафимович, — снял красную бескозырку и поочерёдно приложился к ручкам дам.

— Рубанов, у меня такое чувство, что вы знакомы с моими соседками, — с некоторой долей ревности произнесла Натали, пытливо разгдядывая начавшего краснеть любимого.

— Да… По–моему.., как приехали.., на станции встретились.., — начал неуверенно врать он, сравнявшись цветом лица с бескозыркой «благородного корнета».

— Ох, Рубанов, не дожить тебе до понедельника, если обманываешь… Хотя какая мне разница? — окончательно разобидевшись, отошла от него.

«Да-а, — выдохнул воздух Аким, — сплошные сюрпризы. Вечер обещает стать интересным», — пошёл к столу.

Натали рядом с ним не села.

Хозяин дома и глава семьи первый тост поднял за сына своего командира, подполковника Кускова.

Чокнувшись рюмками, они выпили водки, и опять расчувствовавшийся Бутенёв расцеловался с Дмитрием Николаевичем.

Зинаида Александровна с хозяйкой дома выпили вина, а военная молодёжь — пива. Остальные обошлись лимонадом.

Дубасову тоже хотелось любви и водки, но под строгим похмельным взглядом ротного, он не решился ни на то, ни на другое.

Бывший утопленник вовсю флиртовал с Ольгой, «конская морда» — с Полиной. Рубанов, светски придерживаясь правил мадам Светозарской, беседовал с водоплавающей Варей.

Обречённо вздохнув, Дубасов налил себе водки и выпил…

На его счастье, подполковник, отвлекаемый Зинаидой Александровной, не заметил.

Действо понравилось.

Без обречённых уже вздохов, исхитрился тайно выпить вторую… И тут у него открылся третий глаз, как пишут в газетах, и увидел рояль. По ассоциации, захотелось веселья… Особенно танцевать.

Как оказалось, паж тоже тайно выпил.

«Хитрый, бестия, — думал про него Дубасов, — пажи, они куда хошь, как ужи, влезут. Только пуля остановит…».

Граф, чуть покачиваясь, подошёл к старенькому роялю и побренчал клавишами, затем уселся на подставленный Ольгой стул и заиграл…

«Неплохо играет герцог Иванов, — подумал Рубанов и, музыка что ли повлияла, вспомнил пушкинское: «Все женщины прелестны, а красоту им придаёт любовь мужчин». — Ну, «мужчин», это сильно сказано, достаточно и одного. Следует донести эту мысль до Натали, а то что–то губки надула. Сама подруг пригласит, а после ревновать начинает», — отчего–то довольный, крикнул пианисту:

— Маэстро — вальс, — и пошёл приглашать Натали.

Игнатьев хотел возмутиться, но уже и его друг–николаевиц пригласил девицу, пришлось играть.

Торжествующий Дубасов кружился с Ольгой, которая постеснялась ему отказать.

Однако неугомонный Бутенёв завёл граммофон с цветастой трубой, и освободившийся от добровольной повинности Игнатьев радостно увёл Ольгу из–под носа, вернее, из–под глаза, ослеплённого любовью и пчелой, портупей — юнкера Дубасова.

Зинаида Александровна охмуряла подполковника, и он постепенно начинал сдавать боевые холостяцкие позиции.

Вечер для всех, кроме одноглазого циклопа, прошёл великолепно.

В жизни Дубасова наступила чёрная полоса.

— Рубанов, — жаловался он другу, — ну откуда у неё эта пагубная страсть к Игнатьеву? Воспылала чувствами… На меня и не глядит… Вчера убежал в самоход, а Бутенёв докладывает, что она с пажом уползла ужом… Ого. В рифму как Пушкин заговорил. Ну уж, эти пажи-и, — потряс кулаками, — хрен в узел вяжи-и.

— Это к чему ты? — опешил от поэта Аким.

— Не знаю. Просто от нервов рифмами заговорил… Дуэль, только дуэль рассудит нас, — напыщенно произнёс вновь испечённый Пушкин.

Через несколько дней, согласно плановым занятиям, намечались последние перед производством в офицеры стрельбы.

Государева рота под водительством Зерендорфа бодро чеканила шаг, горланя любимый марш: «Под знамя Павловцев мы дружно поспешим…».

У главной линейки пажей граф Игнатьев, вальяжно прохаживаясь перед шеренгой младших своих товарищей, чего–то им втолковывал, кивая в сторону павлонского стойбища.

«Учит, как нас донимать надо», — хмыкнул Аким.

Бодрая маршевая песня прервалась и, печатая шаг, павлоны мрачно разглядывали своих противников.

У графа то ли на самом деле зачесалась фланговая часть фигуры, то ли от вида павлонов похлопал себя по заднице для какого–то нехорошего сравнения, но, к досаде государевой роты, такое непотребное действо он произвёл, впридачу, смачно плюнув под ноги.

Дубасов понял, что другого подобного случая может не представиться и, нарушив священный строй, подошёл к графу.

Зерендорф остановил роту, не зная, что предпринять — одёрнуть нарушителя или ждать дальнейших событий. В душе–то он понимал, что следует восстановить строй, но уж больно вызывающе вёл себя этот здоровенный паж.

Сумрачно оглядев нахально улыбающегося графа, и притихшую шеренгу молодых пажей, Дубасов тоже сплюнул на землю и произнёс:

— Сударь, вы имели наглость оскорбить государеву роту Павловского военного училища, прошу вас извиниться перед нами.

«У–у–х! Вот это да! Грамотно к проблеме с Ольгой подошёл, — подумал Аким, — вроде бы и не из–за неё к пажу придрался…».

— А чем это я соизволил оскорбить роту, если у меня в руках ни монокля, ни клизмы нет, чтоб вам поставить, — привёл в восторг своих подопечных.

Павлоны насупились, а Дубасов снял с плеча мосинскую трёхлинейку, из которой, согласно учебно–тренировочному плану, должен был долбить по мишеням.

— Сегодня наганов нет, потому вызываю тебя на дуэль и предлагаю с двадцати шагов стреляться из винтовок.

У Зерендорфа отпала челюсть. Рота горделиво уставилась на пажей — знай, мол, наших, а те в растерянности поджали ужиные свои хвосты.

— Шутишь! — не слишком уверенно хихикнул Игнатьев. — Перед Ольгой хочешь героем выглядеть? — правильно понял подоплёку происходящего. — Будь уверен, она не оценит, — пока говорил, раздумывал, что бы предпринять.

— Граф, меньше слов. Бегите за оружием, — навёл на него винтовку Дубасов.

«Следует забрать у воинственного Циклопа винторез, — тоже вышел из строя Аким, — а то ещё шмальнёт спозаранку…».