Держава (том первый)

«Эта фиалка из букетика, что ты преподнёс мне в Москве на балу», — прочёл он, неизвестно чему улыбаясь, и вновь отстранённо уставился на воду, подумав: «Она их не выбросила, а оставила на память… А о ком хотят помнить? — задал себе вопрос. — О тех, кого любят, — задохнулся от счастья, и услышал неподалёку женские голоса. — Не хочу никого видеть», — перебрался в густой кустарник неподалёку от берега и вновь развернул письмо: «Сейчас я в Петербурге. Папа′ себя плохо чувствует, и тётя сняла дачу в Дудергофе, — внимательно прочёл адрес. — Зинаида Александровна сама так решила», — положил письмо на колени и счастливо зажмурился, повторяя про себя номер дома: «Я её скоро увижу», — запела его душа.

Когда раскрыл глаза, увидел не Натали, а двух молоденьких девушек, расположившихся как раз на том месте, где совсем недавно сидел он сам.

Одна ковыряла концом сложенного зонтика травку, другая, окунув пальцы в воду, плескалась в ней.

«А ещё вместе с нами приедет моя подруга Ольга», — прочёл Аким, и по привычке хотел глянуть на барашки волн, чтоб решить, хорошо это или плохо, но вместо волн увидел два прелестных тонких стана в нижнем белье: «Купаться собрались, — убрал письмо с конвертом в карман, — пора сматываться отсюда, точнее, менять дислокацию, пока они меня не заметили».

Но поменять ничего не успел, так как был разоблачён добрыми друзьями: Дубасовым и Пантюховым.

— Ты чего в кустах сидишь, как полковой разведчик? — присел рядом Дубасов.

— Господа, ради бога, тише, — произнёс Аким, чтоб не испугать девиц.

— А чего тише–то? — на всякий случай прошептал Пантюхов, тоже присаживаясь на корточки.

— А вон чего! — указал пальцем на двух раздевшихся нимф Дубасов, и мерзко, по мысли Рубанова, хохотнул.

— Господа! — стал оправдываться Аким. — Вы не так поняли…

— Чего тут понимать? — ехидничал Дубасов. — За бабами подглядываешь…

— Да не за кем я не подглядываю, — разозлившись, повысил голос Аким, но Пантюхов закрыл ему рот ладонью.

— Тише, господа, а то спугнём наяд.

— Господа, давайте лучше смоемся, — предложил Рубанов, — что я, собственно и хотел предпринять, да вы помешали.

— Ты это «Капралу» нашему говори, но не мне, — не зашептал, а засипел от избытка чувств Дубасов. — Видел я мечтательные твои глаза…

— Я о другой мечтал…

— Юнкера-а, ну потише ради всего святого, — перебил друзей Пантюхов. — Взгляните, какая прелесть… Особенно вон та, со светленькими кудряшками.

— О–о–о! Ты и кудряшки исхитрился рассмотреть? — замолчав, вытаращил глаза Дубасов, любуясь двумя стройными силуэтами, постепенно погружающимися в воду.

— Господа, есть шанс незаметно удалиться, — внёс предложение Аким.

— Ты часом не свихнулся от манёвров? А вообще–то их там две, так что можешь ретироваться, — вышел из кустов Дубасов и неспеша побрёл к берегу, где у кромки воды целомудренно лежали светленькие платьица, из–под которых выглядывали лёгкие туфельки.

Пантюхов неуверенно поднялся с корточек и тоже выбрался из кустарника, с некоторым испугом поглядывая на две женских головки над пучиной Дудергофского озера.

— Господа, но неприлично же, не гимназёры мы, в конце концов, — пытался увести приятелей Рубанов.

— Не тебе говорить, господин унтер–офицер, — язвительно улыбнулся Дубасов. — Белокуренькая, чур, моя, — выбрал он нимфу, но когда она повернулась в его сторону и, широко раскрыв рот, завизжала, передумал. — Зерендорф какой–то, а не нимфа. Лучше чернявенькую выберу.

— Не на базаре, — возмутился Пантюхов. — К тому же — слово не воробей. Барышни! Мы вас не тронем! — воззвал он к дамам, но зря. Услышав мужской голос, молчавшая до этого чернявенькая, успешно поддержала подругу.

— Простите, барышни, сейчас я их уведу отсюда, — обратился к наядам Рубанов, затыкая уши.

Визг не прекращался.

— Видишь, они недовольны твоим предложением, — замахал руками то в сторону визгливых нимф, то в сторону Акима Дубасов.

Неожиданно наступила тишина.

— Сию же минуту покиньте нас, — на всякий случай отплыв подальше, выкрикнула белокурая.

— Да уйдём, уйдём мы сейчас, — вытащил пальцы из ушей Рубанов. — Вам по ведомству пожарной охраны скачками следует служить, — нахмурившись, произнёс он. — Прохожих об опасности предупреждать, когда команда на пожар выезжает, — объяснил четырём парам удивлённых глаз.

— Мы не такие, — подплыв поближе к берегу, нормальным, наконец, голосом произнесла чернявенькая. — Мы гимназистки. А скачками сами ступайте работать.

— И чем быстрее ускачете, тем для вас, нахалов, лучше, — устав плавать, нащупала ногами дно белокурая и встала, выставив на обозрение белые плечи, с которых медленно стекали тоненькие струйки воды.

Аким улыбнулся ей и залюбовался тонкой шеей и грациозной покатостью плеч.

«Что я делаю? — подумал он. — Потом мне будет стыдно».

— Ну как водичка, тёплая? — наконец сообразил, что сказать, Дубасов.

— И дно какое? Илистое или песочек, пологое или обрывистое? — неожиданно заинтересовался рельефом подводной местности Пантюхов.

— А ещё господа интересуются, что за рыбки рядом с вами плавают? — со вздохом произнёс Аким.

— Ну, уходите же. Нам холодно, — захныкала беляночка, — вы бесчестные люди.

— Щука-а! — ужасно вытаращив глаза и вытянув по направлению к барышням руку, голосом скачка завопил Дубасов.

Завизжав с новыми силами, гимназистки подпрыгнули и ринулись к берегу, продемонстрировав юнкерам небольшие свои грудки с маленькими розовыми сосочками.

В ту же секунду до них дошёл обман и, обхватив ладонями свои сокровища, они присели в воде, испуганно глядя на юнкеров.

Страх из девичьих глаз постепенно улетучился и заменился гордостью, женским высокомерием и вызовом, когда увидели восторженные взгляды юных мужчин в военной форме, замеревших и растерявшихся от неожиданно представшей перед их взорами красоты.

В лагере запела труба и юнкера ушли, не заметив лёгкую досаду и разочарование в глазах покинутых ими гимназических нимф.

— Да-а, Рубанов, это о ком ты мечтал? — поднимаясь по тропинке в гору, поинтересовался Дубасов.

— О Натали, сударь, о ком же ещё. Не о водоплавающих же гимназистках. Кстати, с ней и Ольга приезжает…

— Куда приезжает? — остановился Дубасов.

— В Дудергоф. Дачу там сняли. Пошли, чего стоишь–то, труба зовёт.

Глаза у портупей–юнкера стали мечтательные, как давеча у Акима.

— Предлагаю в ближайшее воскресенье нанести визит дамам. Адрес я знаю, — с одышкой говорил Рубанов. — Да пойдём на недозволенную лестницу, без двух месяцев офицеры уже.

В ночь на воскресенье в мрачном небе гремела гроза. Вспышки молний сквозь незанавешенные окна освещали спящих юнкеров, отбрасывая огромные тени от коек на стены и потолок.

Умытый ночным дождём воскресный день был пасмурный, душистый и тёплый. Приятно пахло травой и цветами.

К обеду Рубанов с Дубасовым отправились в Дудергоф искать дачу.

Пошли по тропе, сбоку от офицерской дороги, дабы не наткнуться на нежелательное начальство.

Несмотря на недавний дождь, грязи не было, земля впитала воду, и тропинка с редкой, невытоптанной пока юнкерами травкой, приятно пружинила под ногами. Лесная свежесть пьянила голову, хотелось петь и дурачиться, что непреминул воплотить в жизнь Дубасов.

Сначала он заорал во всю лужёную глотку, прислушался к эху, передразнил его, и от напавшей щенячьей радости потряс небольшую берёзку, обрушив на себя, а заодно и Рубанова, густой дождь из притаившихся на листьях капель.

— Господин портупей–юнкер, смотри, во что форму превратил, — поддав возмущения в голос, воскликнул Аким, но тут же, под смех друга, пустился в пляс на заросшей травой и усыпанной цветами уютной полянке. — Цветов наберём барышням? — наплясавшись, предложил он.

— Ага! И венки давай сплетём, — достал спички и закурил Дубасов.

— Ну вот! Воздух как на стрельбище стал. Вечно ты, Витька, ложку никотина в бочку любви положишь, — стал рвать цветы Рубанов.