Золотой цветок - одолень

— Неуж игрища закончатся таким позором? Нет, я тогдась сам выйду. Тряхну стариной!

На какое-то время толпу отвлек еще и Ермошка. Он нырнул к быку в загородь и вскочил ему на спину. Оседлал, будто коня. Порос брыкался, подбрасывал зад, носился с ревом по загону, но сбросить наездника не мог. Ермошка сам спрыгнул с хребта и убежал.

Спас игрища по-казачьи кузнец. Кузьма поклонился миру, перекрестился и полез под жердь загороди.

Меркульев крикнул:

— Погоди, Кузьма! Я к быку подойду! Я хочу свалить страшилу!

Михай Балда оттолкнул атамана:

— Раньше потребно было кричать! Не мешай!

Бык взревел, глаза его налились кровью. Копыто ударило по земле так, что птицы взлетели с деревьев испуганно. Но бой продолжался одно мгновение. Никто и не насладился даже остротой борьбы. Кузьма ухватил пороса за бодалы, крякнул. И хрустнули утробно бычьи позвонки. И упал зверь с хрипом на землю под рев толпы и лай собак. Ряженый подошел к победителю.

— Принимай казну!

Кузьма пересыпал золото в свою мошну, пересчитал, один подозрительный динар попробовал на зуб.

— Мне-то дай, — протянул руку ряженый.

Кузнец порылся в калите, достал серебро...

— На кувшин вина тебе достаточно.

— Я тебе цельную шапку собрал, а ты мне и червонца не дал, — обиделся ряженый.

— Так ить ты промотаешь. Да и сыпнул ты уже горсть золотых из шапки в свою штанину. Видел я. В тот миг, когда бык заваливался, ты и хапнул!

— Не возводи поклеп, Кузьма! Всему миру известно, что я человек честный и благонравный! — подбоченился с вызовом ряженый.

Подошел Меркульев, тронул кузнеца за локоть:

— Треба погутарить мне сурьезно с тобой, Кузьма.

Атаман и кузнец отошли от сборища подальше. Меркульев спросил неожиданно:

— Скажи, Кузьма, кто у нас на Яике ведает, где схоронена утайная войсковая казна?

— Кто ведает? — переспросил Кузьма. — Как это кто? — Было видно, что кузнец не может ответить на вопрос...

Меркульев говорил, грызя травинку:

— Я не ходил с вами к Магнит-горе. И дороги туда не знаю даже. Я не ведаю, где вы спрятали сокровище! По рисунку его можнучи найти?

— Нет, Игнат! Клад не обнаружить, пожалуй, по рисунку. Потребно глазами знать место.

— Так ответь мне, Кузьма: кто сейчас на Яике знает глазами, где лежит наше несметное богатство... Кто?

Кузнец начал заикаться. Лоб его заблестел испариной. Он перебирал в памяти есаулов, с которыми ходил на Магнит-гору.

— Не тщись! — сказал Меркульев. — В морском походе у нас погибли Илья Коровин, Сергунь Ветров, братья Яковлевы, Андриян Шаленков. Тимофея Смеющева мы потеряли в Астрахани. Матвей Москвин оказался царским дозорщиком. И слава богу, застрелился. Силантия Собакина, который передал нам казну, зарезал сын. Василя Скворцова отравила Зоида. Охрим помер где-то в Азове от укуса бешеной крысы. Богудай Телегин утоп в проруби. Хорунжего изрубили ордынцы. Об утайной казне теперь никто не ведает!

Кузнец уставился оторопно на Меркульева:

— Господи! Я ить один в живых остался! Боле никого нет. Герасим Добряк не знает про сокровище. Как же так получилось, Игнат! Я ить не догадывался об этом! Не задумывался!

Меркульев усмехнулся:

— А ежли бы тебя сейчас бык боданул до смерти? Ась, Кузьма? И пропала бы наша казна?!

— Что же делать, атаман? Потребно признаться новым есаулам. Скажем про утайное сокровище Прохору Соломину, Панюшке Журавлеву, писарю Сеньке... Я их свожу на челнах к Магнит-горе, покажу схорон...

— Нет, Кузьма! К новым есаулам надо присмотреться. Пока мы ничего не откроем! А ты вот собирайся на челнах к Магнит-горе. Возьми своего Бориску. И моего сынка Федоску. Покажи отрокам схороны. Нам с тобой седина в бороду бьет. Мы и помереть могем. Потребно уперед глядеть на сто лет.

— Я завтра же уйду по реке, Игнат. На трех челнах. А Ермошку мне можно взять, атаман? Кажись, ему не опасно открыть утай казачий.

Меркульев покачал головой:

— Доверить утай Ермолаю можнучи. Но он не пойдет с тобой к Магнит-горе. Плохо ты знаешь своего молотобойца. Ермошка ринется на днях в поход с Нечаем на Хиву. И ничто его не удержит. Так что бери токмо двух отроков: Бориса и Федоску. И ни пуха ни пера! Ветра вам попутного в задницу!

Цветь сорок девятая

Писарь метался по избе суматошно: хватал то саблю, то пистоль, то мясоруб. Жену свою он отправил к Соломону:

— Иди, у меня важные и утайные дела! Ты мне мешаешь! Пшла вон!

Циля собралась покорно, но глянула с порога как-то уж очень пристально. Сенька выпил кринку молока, присел на лавку.

— Как же убить знахарку? Чем убить? Нелепо тащиться через городок с саблей. Люди обратят внимание. И пистоль ни к чему. Вдруг не выстрелит? Порох сыроват бывает, подводит запал. И грохот выстрела могут услышать соседи, прохожие. Лучше всего рубануть старуху по башке мясорубом! Топор ведь можно сунуть за пояс, прикрыть полой кафтана. И так вот пройти спокойно через станицу. Ведьму потребно убить обязательно. И сегодня же, сейчас! Нельзя откладывать убийство даже на один день. Да, я прикончу ее топором!

Сенька сунул мясоруб за пазуху, прижал конец топорища нижним кушаком, запахнул кафтан. Очень даже прелестно. Ничего не видно со стороны. Господи, как все глупо! Безграмотная баба Дарья Меркульева почти разоблачила его. Поистине — на всякого хитреца довольно простоты. Он был на волоске от гибели. И убедился в этом окончательно, когда зашел после игрищ к бабке Евдокии. Ерема Голодранец уже ухромал домой от знахарки.

— Баб Дусь, ты кому давала сонное зелье окромя меня? — обнял Сенька ласково и шутейно колдунью.

— Никому не давала, Сень. Вот уж лет пять никто не просит навар оглушной. А зелье портится быстро. Мы его настаивай токмо на осемь ден.

— А кто еще в городке умеет варить сие зелье?

— Дуняша Меркульева. И никто боле.

— А можно, баб Дусь, определить, что в сосуд с вином был подброшен сонный настой?

— Проще простого, Сеня. Натолки в березовой ступе осиновым пестиком сухие лепестки ромашки. Порошок насыпь в сосуд и капни соком синь-травы. И запламенеет дно краснотой кровавой. А вот яд бледного гриба разнюхать мудрено. Потребно взять вывар из печени петуха...

— Мне про яды грибов, баб Дусь, не интересно...

— Прости, Сеня. Выжила я из ума. Редко нисходит просветление. А тебя люблю. Ты ликом на моего Егорушку похож... Сгиб он на сторожевой вышке давно. Я вот на него гадала, на тебя гадала... Да разучилась гадать. На воде с огнем получается, что ты мне смерть принесешь...

— Стерва! — прокартавила с божнички ворона.

— Мяу! — блеснул с печки зелеными глазами кот.

Слышно было, как затопотал кто-то по крыше. Но Сенька не верил ни в бога, ни в черта.

— Не тебе, ведьма, а мне грозит смерть! Гадалка паршивая! — вышел он из хаты знахарки.

С крыши избы кто-то бросил сосновой шишкой. За черной кривой трубой прятался чей-то отрок. Во дворе хрюкал кабан. Борона старая к стене прислонена. Кадушка с водой возле угла. Беден двор.

Писарь приплелся домой и никак не мог справиться с растерянностью. Его успокоило лишь решение убить бабку Евдокию. Убить немедленно.

— Старуха сама навела меня на сию мысль. Я не живодер, не кровопивец. Я не могу отрубить голову даже курице. Опасность меня заставляет свершить преступ. Я же не питаю зла к ведьме. Можно сказать даже, что я ее жалею...

Убивать старуху писарь вышел, когда народ с игрищ разбрелся по домам, когда торгаши укатили в лабазы с вином. Идущему на убийство почему-то вспомнилась отрубленная голова кукареки, повязанная шелковым платком. Тот петух, залетевший без головы на крышу сарая. Сенька бормотал:

— Клянусь, что я не злодей. Никогда в жизни больше не стану помышлять о вреде человекам. А бабку убить потребно. Если я не уничтожу колдунью, она меня выдаст. И придется мне погибать в страшных муках на дыбе, в подполе у Меркульева. А я такой молодой, знаю латынь, читаю древнегреческие пиесы. Меня может взять библиотекусом папа римский. Я нужен миру! А без колдуньи человечество обойдется!