Золотой цветок - одолень

— У базара своя воля! — отвернулся атаман от шинкаря.

Соломон печально обнял Фариду:

— Пора нам сматывать сети. На Яике мы лишние люди. Жалею, что не похитил с дувана золотое блюдо. Какая-то мерзкая Зоида утопила сокровище в реке. Разве сие справедливо? Я буду страдать из-за этого и через тысячу лет после смерти!

Фарида улыбнулась озорно:

— Ради тебя я могу нырнуть в ятову и достать блюдо.

Писарь привел на игрища свою жену-инородку. Циля была в черном шелковом платье с дорогой накидкой из бобрового меха.

— Платье красно, а в избе грязно! — хихикнули бабы.

— Шелком кроется, а в бане не моется!

Ермошка тоже разглядывал жену писаря с любопытством:

— Мех-то от моеной шубы бобровой.

Марья Телегина наводила на Цилю увеличительное стекло и сокрушенно вздыхала:

— Титьки-то масенькие, как у заморенной кошки.

Бугаиха согласилась:

— Тоща! Из одной моей ляжки можнучи три таких Цили сделать.

Дарья Меркульева размышляла о своем:

— Золотое блюдо украла Фарида. Богудая Телегина утопил Тихон Суедов. А избу казенную поджег тот, кто подсыпал сонного зелья в кувшин с вином дозорному.

Потребно попытать бабку Евдокию, кому она продает оглушительный навар... Но ведьма ни с кем не разговаривает последнее время. К ней может подойти токмо Дуня и писарь Сенька. Дуня дома не живет, в ссоре с родителями. То у Олеськи обитается, то у Глашки-ордынки... Конечно же потребно попросить Сеню.

Дарья подошла к писарю:

— Семен Панкратович, оставь свою благоверную. У меня разговор тайный.

— Я завсегда готов, Дарья Тимофеевна, — поклонился писарь.

— Что нового? — спросила Дарья, отводя Сеньку от сборища.

— Да нет ничего особого. Приедет к нам скоро подьячий из московского сыска. Аверей кличут его. Но сие нас не страшит. А что потребно узнать, Дарья Тимофеевна?

— Проведай, Сеня, кто покупает у знахарки сонное зелье. Ведьма со мной не разговаривает.

— Для чего это, Дарья Тимофеевна?

— А для того, милый мой Сеня... Мы сиим ухищрением проведаем, кто спалил казенную избу с царской грамотой о казацкой воле!

— Бог с тобой! — отмахнулся небрежно Сенька. — Изба сама сгорела. Откуда слух, что дозорному подбросили сонного зелья?

— А я, Сеня, кувшин из-под вина тогда взяла. У меня кувшин, дома. А присутствие сонного зелья узнается просто: брось в сосуд толченые лепестки ромашки, капни соком синь-травы. Ежли густая краснота возникнет — значит, было зелье-оглуш. Так вот, Сеня... я пока молчу, не говорю Игнату моему... Давай-ка мы с тобой вдвоем размотаем клубок. Бабка Евдокия тебя любит почему-то. Ты и выведай у нее тайну!

У писаря холод по ногам прошел. Меркульев может вздернуть ведьму на дыбу, попытать ее огнем. Атаман и ухитряться не станет. У него со всеми разговор короткий. Хорошо, что Дарья не сказала ему пока о своих подозрениях, о кувшине из-под вина.

— Я выведаю все, Дарья Тимофеевна! — расшаркался Сенька.

Циля встретила мужа ласково:

— Что с тобой, Сеня? На тебе лица нет. О чем ты говорил с Дарьей?

— Дело такое тут. Если тебя, Циля, спросят про сонное зелье, скажи, что спать без него не можешь! Мол, я часто достаю тебе где-то зелье. Если спросят!

Толпа шумела, ожидая боя с быками. Когда Панюшка Журавлев и Прохор Соломин привели вооруженный дозор, галдеж усилился. Скоро начнется! Говорящая ворона присела на кол изгороди, охорошила перья. Ермошка крикнул:

— Тихо, люди! Слухайте, что скажет птица!

Охальная ворона исправилась. Можнучи сказать — раскаялась. Мы с вороной по воскресеньям читаем святое Евангелие!

Ворона крутнула игриво хвостом, поклонилась и произнесла:

— Христос воскрес!

Отец Лаврентий смахнул слезу умиления и поднял палец в небеси:

— Воистину воскрес!

— Не укради! Не убий! — напомнила казакам две заповеди птица.

— Вот она, сила слова божьего! — возвысил голос батюшка.

— Не ври, старый хрен! — испортила вдруг весь святой разговор ворона.

Меркульев глянул сердито на Ермолая:

— Убери, прогони эту дурацкую птицу!

Ворона покосилась на атамана и каркнула:

— Гром и молния в простоквашу!

Казаки захохотали. Меркульев забрался на бочку, махнул шестопером. Игрища начались. Кривляться глашатаем вышел ряженый:

— Выходи со двора! Начинается игра! А за то, что мы игривы, сыпьте в шапку нашу гривны! Кто уронит золотой, тот будет святой! Ну, кто гольными руками ухватит быка за рога? Кому жизня не дорога?

— Сколь в шапку накидали? — спросил Ерема Голодранец.

— Шапка пуста, но набросают полcта!

— Когдась набросают, тогдась и попробуем быка за рога, — отошел разочарованно Ерема.

— Дома локоть кусай, а в шапку бросай! — крутился ряженый.

Тихон Суедов подал три ефимка. Циля уронила два золотых. Евлампий Душегуб пожертвовал горсть серебром.

Ерема Голодранец полез под жерди в загон к пегому быку. Тот был посмирнее, помельче, с тупыми рогами. Толпа затихла. Смельчак схватил скотину за бодалы. Но бык вырвался одним резким движением, сбил с ног Голодранца и начал топтать его копытами. Прохор Соломин запрыгнул в загон с обнаженной саблей, рубанул зверя по загривку. Бык упал на колени, повалился медленно на бок, обливаясь кровью. Дозорные вынесли из загороди посиневшего Ерему, потащили его к знахарке. Вскоре они вернулись и объявили толпе:

— Колдунья сказала, что Ерема не помрет. Все кости и кишки у него целехоньки. Токмо кожа ободрана!

Ряженый снова начал скоморошничать:

— Ну, кто смелый? Тому плод спелый! Кто здоровяк с пеленок? В загоне не бык, а теленок! У кого есть в руках силенка? Кто повалит теленка? А у кого сопли в носу, тот не свалит козу!

Из толпы долго никто не выходил. Меркульев снял с пояса кошель, высыпал золото в шапку ряженого. Глашатай оживился, загорланил:

— У кого судьба красна? Кому достанется казна?

— Я попытаю, пей мочу кобыл! — вышел Устин.

Он обошел вокруг загон с красным быком.

— Нет, энтого я не одолею. Я белого свалю.

В загородь Устин залез с опаской. Но за рога уцепился в броске мертвой хваткой. Крутанул влево, потом вправо. Бык упал, но увалил и бойца. Однако порос вскочил мгновенно, начал бодать лежащего Устина. Панюшка Журавлев не выдержал и выстрелил из пистоля в быка. Зверь упал на селитроварщика. Устин выбрался из-под быка с трудом, пошел хромая и ругаясь:

— Пошто стрелял, пей мочу кобыл? Я бы изловчился еще, встал бы и сломал бы шею энтому хиляку.

Федька Монах поправил свою вечную черную повязку на выбитом глазу, вскочил на бочку из-под вина:

— Не по правилам идет бой с быками! Не можно дозорным вмешиваться. Такого никогдась не было!

Толпа загудела мятежно:

— Бей по шеям дозорных! Смерть Соломину и Журавлеву! Нарушают казачьи обычаи!

Меркульев снял с дозора и Прохора, и Панюшку. Судьей боя и главой дозорных выбрали Михая Балду. Он взял поданный ему пистоль, подошел к загороди с красным быком. Но не находилось больше охотников померяться силой с поросом. До какого же бессилия и позора докатился Яик! Нет больше Ильи Коровина! Нет Богудая Телегина! Нет Микиты Бугая! Остались одни слабаки и трусы!

Соломон поднял руку:

— Я согласен узе, казаки, выйти на битву с быком!

Все засмеялись, а Михай Балда схватил шинкаря и забросил его в загородь к быку. Порос сразу бросился на шинкаря. Соломон бегал от него по загону, увиливал от ударов, падал. Едва успел шинкарь выползти под жердь на четвереньках. Бык сноровился, однако, поддать шутнику лбом под зад.

Меркульев обливался слезами от смеха. Толпа ревела от восторга. Давно не было такого общего веселья. Фарида била Михая Балду по щекам. Соломон отряхивался.

— Казаки, вы узе не выслушали меня до конца. Я согласен драться с вон тем быком, которому Прохор Соломин голову отрубил... Но позвольте мне торговать вином. Я буду продавать дешевле!

Казаки умаслились, поразмялись и снова окружили загородь с красным красавцем. Ряженый уже не обращался к народу за пожертвованиями. Шапка была полна золота. А Меркульев беспокоился. На бой с быком никто не выходил.