Последний Совершенный Лангедока

Через несколько дней пути однообразная дорога стала невыносимо скучной, поэтому изнывающие от безделья рыцари после окончания дневного перехода затеяли турнир. Нашли ровную площадку, оградили её жердями, разбились на две партии, выбрали судей и начали схватки. Сначала прошли конные поединки. С копий сняли железные наконечники, и рыцари под свист и вопли зевак понеслись навстречу друг другу, старясь выбить противника из седла. Чаще всего они промахивались, и кони, роняя пену и храпя, проносились мимо друг друга. У границ ристалища всадники разворачивались и сшибка повторялась. Если одному из рыцарей удавалось попасть в противника, копьё с сухим треском ломалось, поединок останавливался и судьи начинали оценивать удар. Обычно целили в маленькие круглые щиты, которыми каждый рыцарь прикрывал левый бок, но случались попадания в плечо, грудь и даже в голову. Два или три раза рыцарь не мог удержаться в седле и со всего маху слетал на землю. Я думал, что от такого удара у бедняги окажутся переломанными все кости, но ничего подобного! Обошлось без единого вывиха.

Доспехи у рыцарей были разные – у кого поновее и побогаче, у кого – победнее. Попадались ржавые и залатанные кольчуги, в целом же доспехи были примерно одинаковы. Они состояли из длинной, до бёдер, кольчуги, подпоясанной кожаным ремешком. Голову защищала войлочная шапочка, поверх которой надевали железную каску. Шею защищал кольчужный капюшон. Наручи и поножи надевали поверх кольчуги и крепили ремнями. У некоторых были особые железные башмаки и кольчужные перчатки. Поверх доспехов надевали котту белого цвета с гербом её владельца. Потерять в бою котту считалось неприличным, примерно как остаться без штанов.

После конных боёв настала очередь сражения на мечах. Я ожидал увидеть утончённое фехтование, но ошибся. Рыцари по-мужицки рубили доспехи противника, колющих ударов не наносили. Эти поединки были куда опаснее конных, потому что разгорячённые боем и обозлённые пропущенными ударами рыцари быстро забывали, что они на турнире, и сражались по-настоящему. Умение драться любым оружием воспитывали в рыцарях с детства, и это было единственное, что они умели делать хорошо и с удовольствием. Кончились бои мечников тем, что с одного рыцаря свалился кольчужный капюшон, а его противник лихим ударом меча отсёк ему ухо. Судьи с трудом растащили сражающихся, поднялся шум, крик, зрители стали хвататься за оружие. Я взял Альду за руку, и мы поспешно покинули ристалищное поле.

Вскоре нас догнала группа рыцарей, один из которых держал у виска окровавленную тряпку.

– Ты целитель-грек? – спросил бородатый рыцарь, настоящий гигант, который придерживал раненого за плечи.

– Да, я. Кому-либо требуется моя помощь?

Третий рыцарь, совсем ещё молодой, почти юноша, шагнул вперёд и протянул руку. На ладони, затянутой в грубую кольчужную рукавицу, лежало нечто окровавленное и бесформенное.

– Что это? – удивился я.

– Ухо. Пришей его обратно!

– Пришить ухо я, конечно, смогу, но это будет мёртвое ухо, оно начнёт гнить и отравит кровь.

– Значит, не сможешь? – прохрипел раненый.

– Увы, но этого не может никто, мой господин. Позволь, я обработаю рану.

– К дьяволу! – сплюнул раненый рыцарь. – Значит, буду ходить без уха, невелика потеря!

Он схватил с ладони юноши своё ухо и зашвырнул в темноту.

– Пошли обратно! – сказал раненый. – Сейчас должны начаться схватки оруженосцев на дубинах. Я поставил на своего золотой, и не хочу пропустить самое интересное!

Рыцари засмеялись и ушли обратно на ристалищное поле. Чем закончился турнир и кто в нём вышел победителем, я так и не узнал.

Вскоре я заметил, что отряд идёт так, чтобы дневной переход обязательно заканчивался у какого-нибудь замка или монастыря. И если для многих сеньоров появление отряда оказывалось неприятным сюрпризом, то в монастырях о приближении легата знали всегда. Навстречу аббату Сито выходило торжественное шествие, монахи несли распятия и хоругви, пели гимны. Начинались торжественные поклоны, целование рук, неизвестные мне католические ритуалы. Настоятели оказывали аббату всевозможные почести, лебезили и пресмыкались перед ним, что неудивительно: для аббата захудалого монастыря папский легат, архиепископ в роскошном одеянии представлялся кем-то вроде апостола. От малейшего его каприза зависела судьба любого монаха, да и самого аббата. Легат принимал знаки внимания холодно и равнодушно, соблюдая, впрочем, положенный ритуал. Чем больше я наблюдал за аббатом Сито, тем яснее для меня было то, что за показным пасторским смирением и благочинием скрывается холодная, злая воля, властолюбие и пренебрежение к тем, кто ниже его.

У монастырей отряд задерживался на два-три дня. Аббат и сопровождающие его монахи жили в кельях, рыцари допускались в монастырь, но ночевали в шатрах или в замке, если таковой оказывался поблизости, а все остальные устраивались, кто как мог. Я был очень доволен, что аббат обо мне не вспоминает, и надеялся, что в Тулузе мы расстанемся с ним навсегда. Альда постепенно привыкла к дорожной жизни, и шатёр стал нашим домом, в котором мы проводили лучшие часы. Иаков был каменно спокоен. Он шёл туда, куда шли мы, и делал ту работу, к которой привык. Походная жизнь его совершенно устраивала.

Человек ко всему привыкает. Постепенно наше путешествие превратилось в обыденность, сменялись день за днём, но однажды случилось нечто, что заставило меня взглянуть на аббата и крестоносное воинство другими глазами.

Отряд остановился на ночлег у стен очередного монастыря, расположенного на высоком берегу чистой и светлой реки, на живописной окраине не то большой деревни, не то маленького города. Во всяком случае, замок там был, и его хозяева со всем многочисленным семейством прибыли засвидетельствовать своё почтение легату. Было совершенно ясно, что ближайшие день-два отряд проведёт здесь. Можно было бы поискать ночлега в деревне, но после первой же ночёвки в таком доме мы зареклись от этого. Под крышей было нестерпимо душно и тесно, хозяин во сне ворочался, громко бормотал, а временами храпел так, будто его душили. Всё это, в конце концов, после утомительной дороги можно было бы стерпеть, но крестьянские дома просто кишели насекомыми. Среди ночи Альда проснулась от зуда и разбудила меня. Я зажёг свечу и, увидев на руках девушки красные пятнышки, облился холодным потом, потому что принял их за первые признаки вариолы, иначе – оспы, но потом, случайно опустив свечу, увидел, что её и мой матрасы буквально шевелятся. Остаток ночи мы провели на улице, и с тех пор спали только в своём шатре.

Быстро темнело. Альда возилась у костра, помешивая в котелке, от которого уже потёк манящий запах, Иаков резал хлеб и сыр, которые он купил у местных жителей, за шатром шумно вздыхали и фыркали наши лошади. Монахи ушли в монастырь, а рыцарей пригласил в замок местный сеньор. Ночь обещала быть мирной и спокойной.

На рассвете нас разбудил странный шум. Кричали и переругивались люди, на землю падало что-то тяжёлое, стучали топоры, звенело железо.

– Должно быть, опять рыцари решили турнир устроить, – сказал я Альде, которую тоже разбудил шум. – Эти глупцы не успокоятся, пока не искалечат друг друга.

– Давай не пойдём туда, – сонно пробормотала она, обнимая меня. – Будем лежать до обеда, а после обеда опять ляжем, чтобы не видеть никого, потом проснёмся, а мы уже в Тулузе.

– Конечно, не пойдём, – прошептал я. – Чего мы там не видели? – и утренний, самый сладкий сон овладел мной.

– Эй, вы там!.. – каркнул незнакомый голос и вдруг сменился придушенным сипением, сопровождавшимся вознёй и знакомым мычанием. Нужно было срочно принимать меры. Я нехотя встал, завернулся в плащ, выбрался из шатра и, щурясь от яркого утреннего солнца, огляделся в поисках источника шума. Всё оказалось так, как я и думал. Передо мной стоял Иаков и, рассерженно мыча, держал за грудки монаха, причём босые и довольно грязные ноги служителя господня едва касались земли. Бедолага, видно, решил заглянуть в шатёр, но не учёл, что наш сон охраняет Иаков.