Варяги и Русь

Потом ему припомнились разговоры, которые он слышал среди дружинников. Говорили, что теперь Святослав возвращается в свой стольный город лишь с тем, чтобы передать управление Русью своим сыновьям, над которыми он решил поставить свою мудрую мать. Говорили, что после этого князь уйдёт на Дунай, завоюет всё Болгарское царство, утвердится в нём, и, таким образом, Русь станет соседом богатой Византии. «Неужели же я не попаду в этот поход? — с некоторою горечью подумал Зыбата. — Горе мне, если княжеские дружины уйдут без меня!»

Долгие думы утомили юношу, и он заснул. Когда же он проснулся и открыл глаза, то увидал, что приютивший его старик стоит на коленях пред образом и при свете лучины молится, глядя в какой-то свиток, испещрённый непонятными Зыбате знаками.

Юноша не подал вида, что он не спит. Он с любопытством смотрел на молящегося старца и стал вслушиваться в тихий его шёпот. Сначала он не мог понять, что он такое шепчет. Слова были ему совершенно незнакомыми. Потом, вслушавшись, Зыбата сообразил, что старик произносит слова на том же наречии, на каком говорят часто наезжавшие в Киев византийские торговцы, но удивлению его не было границ, когда Андрей, отложив в сторону свиток, стал произносить на родном наречии удивлявшие Зыбату просьбы к своему Богу.

Старец молился о даровании долголетия княгине Елене-Ольге, о просветлении великим светом христианской истины князя Святослава, а вместе с ним и всей Руси. Но ещё более удивился Зыбата, когда услыхал, что молившийся упомянул его отца, Прастена, а потом самого Зыбату в своей молитве и просил у своего Бога им, поклонявшимся Перуну, даровать скорое выздоровление, а отцу ниспослание милостей и просветления.

Вне себя от изумления Зыбата приподнялся на своём ложе.

— Отец, отец, — воскликнул он, — ты молишь своего Бога обо мне и о моём отце?

Старец Андрей остановился, поднялся с колен, перекрестился ещё раз и просто сказал:

   — Ты слышал!

   — И ты думаешь, твой Бог исполнит твою мольбу?

   — На то Его святая воля!

   — Но я не чту Его! Я кланяюсь Перуну!

   — Господь милосерден... Ты язычник, но Божие милосердие не имеет пределов.

   — И Он, твой Бог, всегда был таким?

   — Да... Всегда.

   — Отец, — попросил Зыбата, — расскажи мне про твоего Бога.

Старец подошёл к нему.

   — Не теперь... Ты недужен и не готов выслушать великие истины. Придёт ещё время.

   — Нет, я прошу тебя, — настаивал юноша.

Андрей колебался, но юноша молил его с такой искренностью, что он наконец сдался. Присев на постель, он заговорил с ним сперва о том, как Господь создал бесплотных духов и весь видимый мир. Потом он стал рассказывать ему о Христе. Он рассказал юноше, как родился Богочеловек в Вифлееме, как протекло Его раннее детство и как Он наконец начал свою великую проповедь любви и всепрощения. Зыбата слушал его, затаив дыхание. Андрей и сам увлёкся своим рассказом. Оба они и не заметили, как промелькнула ночь и забрезжил рассвет.

   — Я хочу быть христианином, слышишь, отец? Ты говорил, что для этого нужно креститься, крести меня! — воскликнул Зыбата, когда утомлённый Андрей смолк.

   — Не настало твоё время ещё, сын мой.

   — Но я люблю твоего Бога, я верую Ему!

   — И люби, и веруй, и надейся! Теперь прости меня. Наступает утро, я должен вознести хвалу Создателю моему за то, что Он ещё раз даровал мне милость свою и я вижу свет солнца и молитвою встречаю наступающий день.

Старец Андрей заботился о юноше с нежностью отца. Как часто Зыбата, придя в себя от забытья, видел устремлённый на него любовный взор старца. И тогда в душе его рождалось какое-то новое чувство. Он начинал понимать, что такое христианская любовь, всеобъемлющая, бескорыстная, самоотверженная... Он чувствовал силу этой любви. Грубое сердце растворялось в её беспредельной теплоте, очищалось её святою чистотою и само становилось способным к ней.

Часто старец присаживался около больного юноши и рассказывал Зыбате о Боге, но больше всего он говорил о крестной: смерти и страданиях Спасителя.

Наконец Зыбата оправился настолько, что мог ходить без посторонней помощи.

Теперь, как только окрепли его силы, он уже начал подумывать о том, как бы поскорее вернуться в княжескую дружину.

   — Там, верно, никто уже и не ожидает меня! — с оттенком грусти говорил он.

   — Как никто? — спросил Андрей. — А твои отец и мать?

   — И они, вероятно, отчаялись...

Старец задумался и затем сказал:

   — Так спеши вернуться к ним, ты уже здоров.

Внезапное волнение овладело Зыбатой.

   — Отец, ты был так добр ко мне, что я даже не знаю, как я расстанусь с тобой! — воскликнул он.

Андрей кротко улыбнулся.

   — Дитя моё, — тихо сказал он, — и я тебя полюбил, и ты стал дорог моему сердцу. Стар уже я и смотрю в землю. Мне будет очень тяжела разлука с тобой, но не думай, что я тебя буду удерживать. Иди! Иди к своим, а я буду молиться о тебе, да просветит тебя Господь и да рассеется окружающая тебя кромешная тьма.

Непонятное смущение овладело юношей. Рыдания подступили к горлу, и он чувствовал, что вот-вот расплачется, что не хватит сил справиться с собой. Он искренно давал себе слово возвратиться в этот приют отшельника.

Наконец настало утро, когда Зыбата должен был покинуть хижину.

Чудесное ясное утро уже наступило, сменив собой серую мглу рассвета. Отрадный холодок, предвестник скорого зноя, овевал путников, не давая усталости овладеть их членами. Отшельник и Зыбата шли не спеша. Вскоре они вышли на опушку леса, невдалеке блестел широкой лентой Днепр.

Андрей, желая сократить тяжёлые минуты прощания, слегка подтолкнул Зыбату и сказал:

   — Иди, иди! Мы уже простились! Прощай!

Вслед за этим он, круто повернувшись, быстро пошёл к лесу.

Зыбата кинулся было за ним.

   — Отец, погоди, позволь мне ещё раз обнять тебя! — кричал он.

Андрей, не останавливаясь, махнул ему на ходу рукой и скрылся в чаще кустарников, окаймлявших с этой стороны лес.

Зыбата не решался последовать за ним. Он немного постоял в нерешительной задумчивости, а потом стремглав побежал к Днепру.

Утро уже сменилось днём, солнце высоко стояло на небе. Когда Зыбата подошёл к Киеву, он заметил на противоположной стороне какое-то особенное оживление. Это прежде всего кинулось ему в глаза. У киевского берега стояли бесчисленные военные струги, снаряженные для скорого отправления в путь, несколько выше по Днепру зачалены были у берега высокие с приподнятым носом ладьи, в которых, по типу постройки, Зыбата узнал новгородские суда.

Сначала Зыбатой овладело было любопытство, но нетерпение увидать своих пересилило в нём это чувство. Вскочив в один из челноков, стоявших у берега, юноша поспешно оттолкнулся и, ловко управляя единственным веслом, поплыл через тихо катившую свои волны реку.

Чем он более приближался к противоположному берегу, тем всё громче доносились до него крики, шум, гам, стоявшие там. «Что это такое? — подумал Зыбата. — Княжеские струги в полном вооружении, новгородские ладьи. Уж не мятеж ли в Новгороде и не идёт ли князь Святослав усмирить непокорных?»

Наконец челнок ткнулся носом в береговую отмель. Зыбата спрыгнул прямо в воду и ринулся вверх по тропинке, ведшей к вершине горы.

Однако на полпути он остановился. Сыновнее чувство вновь начало бороться в его сердце с любопытством и после недолгой борьбы взяло верх. «Обниму родных и побегу в Детинец, — решил он, — коли так шумят, так не скоро ещё разойдутся!»

Жилище Прастена, отца Зыбаты, стояло недалеко от пути с берега в Детинец. Нужно было несколько свернуть в сторону, чтобы попасть в него. Зыбата побежал по горе, но вдруг его остановил, поймав за руку, молодой дружинник.

   — Зыбата?! — удивился он.

   — Улеб!

   — Откуда? Ты жив! Мы все думали, что ты погиб в лесу...

   — Жив, жив! — отвечал приятелю Зыбата.

   — Что же с тобой приключилось?