Держава (том второй)

Не в Петербурге, а в Ляояне.

Но одета была не в белоснежное бальное платье, а в серую форму сестры милосердия, с красным вышитым крестом на белом фартуке.

А ещё через день в его руки попало стихотворение неизвестного поэта Николая Гумилёва, где автор полностью выразил его чувства к Натали. Аким поразился в душе, что и другие способны не только чувствовать как он, но даже описать это настроение.

Сидя на самой верхушке заросшей чахлой травой сопки, с торчащими тут и там редкими деревцами, он достал потрёпанный журнал, и, раскрыв его на нужной странице, читал, временами отрывая взгляд от строк и устремляя его то на синий блеск обнажённого солнцем, чужого неба над головой, то на серый блеск гранита, обнажённого дождями в расщелинах сопки:

«Я бы написал: «…Целую я белые руки и жёлтые очи её», — подняв руку, дотронулся до неба. Во всяком случае, так показалось ему. — Этому несчастному Гумилёву повезло больше. Женщина позволила целовать руки и глаза… Я всё бы отдал за это…».

____________________________________________

У Натали читать стихи времени не имелось.

Лазарет пехотной бригады, стоявшей биваком под Ляояном, начальник санитарной части армии направил в Восточный отряд генерала Келлера, где ожидалось наступление армии Куроки.

Весь день она вместе с бригадным врачом, его помощником и двумя младшими врачами, укомплектовывала лазаретное имущество.

Не хватало бинтов и лекарств, которые следовало получить на интендантском складе.

Город окутал густейший слой пыли, поднятой ветром и копытами сотен животных, перевозивших по Ляояну телеги, арбы и двуколки.

С трудом отыскав за вокзалом нужный медицинский склад, состоящий из сотен накрытых брезентом мешков под кое–как сколоченным навесом, лазаретные повозки, загрузившись, направились к принадлежащему Красному Кресту домику, окружённому серым прогнившим забором и серыми от пыли деревьями.

Младшие врачи, санитары и повозочные занимались привезёнными медикаментами, раскладывая их на двуколках и готовясь к завтрашнему путешествию.

Выезжать собирались по прохладе раннего утра.

В старый город с узкими мощёными улицами и домами из синего пыльного кирпича, Натали идти не решилась

Вместе с другой сестрой милосердия, по–быстрому сбегали в одну из наспех сколоченных торговых лавчонок, расположившегося вокруг станции русского города и, заперев дверь отведённой им комнатушки, решили смыть с себя всепроникающую пыль Ляояна.

Согрев в вёдрах воду, наполнили китайский кувшин с когда–то золотым, а теперь поблекшим старичком–драконом с открытой беззубой пастью и заспорили, кому мыться первой.

Выпало Натали.

Стыдливо раздевшись и сложив одежду на табурете, она шагнула к щелястой, некрашеной крышке погреба в углу комнаты, случайно увидев себя в мутном, старом как дракон, зеркале на стене.

— Ох, и стройная ты, Наташка, — со смехом окатила её водой из кувшина подруга в белой рубахе, и протянула мыло.

— Только всем это безразлично, — покраснела Натали, намыливая голову и грудь.

— Кому это всем? — поливала её водой девушка. — Доктор глаз с тебя не сводит…

— Скажешь тоже. Только он мне не нужен, — смыла с себя мыло. — Теперь твоя очередь, отжала волосы и, приставив к уху ладонь, запрыгала на одной ноге. — Ничего не слышу, — со смехом сообщила скинувшей рубаху подруге. — А ты настоящая русская красавица, — польстила ей, наливая в кувшин воду.

Утром выяснилось: бригадный лазарет будет сопровождать батарея полевой артиллерии, направленная из корпуса Штакельберга на усиление дивизии Кашталинского, как говорилось в циркуляре Куропаткина.

Штакельберг спорить не осмелился, ибо генерал–адъютант заступился за него перед наместником, требовавшим отрешить опозорившегося генерала от должности.

Всегда поступающий наперекор главнокомандующему Куропаткин, и в данном вопросе остался верен себе, приведя Алексееву массу оправдывающих Штакельберга причин.

Таким образом, загодя прибывшая в Ляоян батарея под командой самого подполковника Пащенко, автора теории по стрельбе перекидным огнём, пошла маршем впереди колонны двуколок Красного Креста.

Два артиллерийских субалтерна, верхами на конях, завидя над предпоследней и последней двуколками зонтики, и в уме просчитав, что ни главврач, ни его помощники, ни санитары или повозочные, раскрывать средства защиты от солнца не станут, рысью понеслись на рекогносцировку.

Каково же было удивление, а затем восторг подпоручика Игнатьева, когда узрел на тряской двуколке знакомое по прошлой жизни прелестное создание.

— Мадемуазель Натали-и! — загремел он зычным командирским басом, взбодрившим сонных мулов, и не менее сонных повозочных.

Любопытное солнце, чтоб разглядеть, кто с утра орёт, поднялось повыше, ослепив подпоручика и вверенного ему иноходца, брезгливо отлячившего бархатистую нижнюю губу, от невзрачного вида мулов и ушастых ослов.

— Натали, — спрыгнув с облегчённо вздохнувшего рысака, и сорвав какую–то пыльную серо–зелёную, неизвестную ботаникам хрень, преподнёс её даме, предварительно облобызав кисть руки без перчатки.

Сразу же выбросив дурацкое растение, стебель которого, к тому же, имел свойство колоться, дама радостно чмокнула зардевшегося артиллериста в попавший под губы нос, и с трудом сдерживая смех, произнесла:

— А метилась–то в лоб.

— Значит, сбился прицел, — сообщил граф, глянув на увлёкшегося беседой с другой сестрой милосердия товарища, и взгромоздился на взгрустнувшего коня. — Уверен, направляетесь в дивизию Кашталинского, — загудел с высоты.

— Вы удивительно догадливы, граф, — улыбнулась Натали.

— Математика, сударыня, и ничего более.

— И что же вы рассчитали? — заинтересовалась она, поправив белоснежный, закрывающий лоб платок.

— Здесь и считать нечего. Цель визита — 11‑й восточно–сибирский стрелковый полк.

— Это, конечно, прославленный полк…

— К тому же, там имеет честь служить некий Рубанов, — понимающе хохотнул Игнатьев и поиграл бровями, что означало: «Всё мне прекрасно известно, сударушка, и нечего прятать глаза за платком».

— Рубанов служит в 11‑м? — раскрутила над головой зонтик Натали, дабы отвлечь офицера и скрыть смущение.

Но того отвлёк не зонтик, а переливисто, с громким придыханием заблаживший осёл.

— Даже животному смешно это слышать, — нашлась Натали, умело скрыв смущение. — Детское увлечение и ничего больше, — не совсем уверенно произнесла она. — Жарко становится, — оправдала покрасневшие щёки. — Какая поэтическая рощица впереди… Там, надеюсь, есть ручей с прохладной водой… Вот бы сделать привал.

— Вы, сударыня, зубы не заговаривайте… Детское увлечение, — с огромной долей сарказма произнёс он и вдруг, побурев лицом, и набрав в лёгкие огромное количество воздуха, шаляпинским басом пропел: «Прива–а–а-л!»

Его конь от неожиданности, хотя всё время был готов к хозяйской пакости, присел на задние ноги. Мулы резко остановились, словно им скомандовали: «Стой, ать–два!». Придурошный осёл перестал без дела орать, а канониры потянулись к зарядным устройствам пушек. Повозочные, наконец, раскрыли глаза, и, подумав: куда это мы попали, удивились открывшемуся ландшафту с далёкой деревушкой в мареве дня. А подполковник Пащенко, за секунду рассчитал в уме полёт тяжеленного булыжа, и накрытие им заданной цели, коей являлся граф.