Держава (том второй)

Железные цепи обвивали вековые деревья, а почва у стволов была взрыхлена и очищена от сухостоя. Прозрачный ключ бурлил у древнего дуба с выступающими на поверхность мощными, корявыми корнями, и быстро уносился куда–то вниз, постепенно наполняясь влагой из других родников.

«Может, в водах этого чистого родника я и омыла ноги, смыв печаль и мысли о смерти. Не стоит размышлять о ней. Лучше думать о жизни», — с трепетом прошла в прохладу кумирни, разглядывая красочно–золотистые картинки с изображениями толстых, полных оптимизма богов, одним своим видом отгонявших тёмные мысли.

В чашке на столе лежали остатки жертвенных благовонных палочек, а рядом с ней находились небольшие мисочки с приношениями, в одну из которых, чуть дрожащей рукой, положила красную коралловую бусину из детского ожерелья.

Из кумирни она вышла успокоенная и умиротворённая, забыв, что на свете бывают боль, горе и смерть.

Маленький бурундучок высунулся из норы и недовольно уставился на неё. Затем, покрутив носом, юркнул обратно.

Неподалёку за деревьями, важно вышагивал такой же красочный, как божки на картинке, фазан.

Но чей–то выстрел, громом прозвучавший в торжественной тишине священной рощи, сразу вернул её к обыденной прозе бытия, напомнив о боли и смерти.

Один из фейерверкеров ликующе держал за лапы мёртвую птицу, хвалясь трофеем перед товарищами.

«Какую убил красоту, — вернулась в повседневность жизни Натали, — и счастлив от этого…».

Отряд, пройдя дубовую рощу по широкой, но в рытвинах и ухабах дороге, почти взобрался на перевал.

Подполковнику Пащенко понравилась позиция у огромных валунов, рядом с выступающей гранитной скалой, и он расположил там свою батарею.

— Потом этот вопрос с начальством решу, — попрощался с врачами и сёстрами милосердия.

«Как здесь красиво, мирно и поэтично, — любовалась природой и холодным прозрачным ручьём, на бережку которого, по–домашнему уютно, дымили солдатские костры 11‑го полка.

Оставив двуколки, врачи, санитары, повозочные и даже сёстры милосердия, нагрузившись сумками, пакетами и мешками, по лесной тропинке, петлявшей между палатками, направились искать санитарный околоток.

— Здравствуйте, — поздоровался с ними высокий худой офицер в расстегнутом кителе, из–под которого белела рубаха. — Натали-и?! — ахнул он, потрясённо остановившись напротив девушки. — Неужели это вы? — выйдя из ступора, моментально застегнул китель и кинулся помогать, отбирая у неё свёртки и пакеты. — Ищите Красный Крест, господа? — догадался Зерендорф, обращаясь к доктору. — Вам туда. Видите прибитый к стволу картонный указатель, с намалёванным знаком сложения и стрелкой.

— Это, сударь, красный крест, — возмутился бригадный врач. — Тут вам не арифметика, а медицина…

Указующий перст в образе стрелки, привёл медицинский персонал, во главе с Зерендорфом, к большой палатке, украшенной традиционным, криво нарисованным красным крестом.

— А вот и медбратья, — указал он на двух перетрусивших санитаров с красными носами.

Один из них быстро спрятал в карман приличных размеров пузырёк, с каким–то очень нужным снадобьем.

— По их носам сразу видно профессию медика, — захмыкал Григорий, оскорбив неуместной шуткой старшего доктора пехотной бригады, лицо коего украшал длинный нос в красных прожилках.

— Я бы просил не выражаться, — сделал замечание чересчур весёлому поручику и накинулся на санитаров: — Что это у вас, господа хорошие, — пустил огромную дозу змеиного яда в последние два слова, — беспорядок какой… Носилки свалены в кучу.., — пиявкой, по мнению медбратьев, проник в палатку, и оттуда продолжил срамить красноносых друзей. — Ящики с лекарствами валяются в беспорядке, корпия с ватой и бинтами разбросаны.., — к радости местных эскулапов, голос замолк, и через минуту, на высокой ноте закончил мысль, — а банка с надписью «Спирт», абсолютно пустая…

Один из медбратьев в волнении схватился за карман с пузырьком, и лицо его на миг осветилось блаженной улыбкой:

— Разлила–а–ся-я! — икнув и прикрыв рот, оправдался он.

— Бурундук опрокинул, — трагическим шепотом просипел другой, — рассмешив приехавшую компанию и Зерендорфа.

— Этого бурундука я недавно встретила, — смеялась Натали, — до сих пор из норы вылезти не может.

— А давайте я отведу вас к Рубанову, — отсмеявшись, предложил простяга-Зерендорф, не обратив внимания, что лицо дамы вдруг стало цвета носов медицинских коллег из 11‑го стрелкового полка.

Хотя все её мысли, пока добиралась сюда, вертелись вокруг будущей встречи, и, трясясь в тарахтящей двуколке, не раз проигрывала в голове ситуацию: что скажет он, и что ответит она… Но не столь же быстро… Следует морально настроиться…

— Немного позже… Доктор не отпустит… Да и надо привести себя в порядок… Умыться с дороги, — испуганно залепетала Натали: «Чего это я испугалась?» — заспешила к ручью.

— Да, да, приводите себя в порядок после дороги и передохните. А я через пару часиков подойду, — крикнул ей в след.

Через два часа, как и обещал, Зерендорф повёл Натали узкой тропой, бегущей по зелёной полянке с низкорослым дубняком по краям, и вывел к заросшему буйной виноградной лозой месту, с густыми деревьями у белого гранита скалы.

В зарослях лоз и листвы виднелся белый силуэт сидящего человека.

— Медитирует… Я уйду. Он терпеть не может, когда его здесь беспокоят, — не слушая возражений перепуганной Натали, быстро исчез в зелени леса.

Выдохнув воздух и подумав: «Чего это я волнуюсь словно гимназистка на балу», — сквозь заросли, закрыв от волнения глаза, шагнула на пятачок полянки и опешила, увидев поднявшегося ей навстречу Акима в белых шёлковых китайских штанах и накинутом на плечи белом халате в золотых драконах и лилиях.

В руках он держал книгу, а в зубах — папиросу, которая немедленно выпала от удивления при виде Натали.

Как и положено, для усиления дурацкого вида кавалера, дымящаяся папироса упала на босую ногу то ли русского офицера, то ли китайского мандарина, отчего этот «мандарин» охнул и запрыгал на одной ноге, дрыгая другой.

«Зерендорфа он точно убьёт», — забыв о недавнем страхе и дав выход нервам, расхохоталась она. Так Натали давно не смеялась. Наверное, только в «босоногом» детстве. Смех у палатки медбратьев ни в какое сравнение не шёл с этим неприличным, по мнению Рубанова, хохотом.

— Прости…те-е, — заикаясь от смеха, произнесла она, не в силах успокоиться.

Аким стал пространно объяснять, почему именно так одет:

— Недавно купил эту неуставную форму одежды у забредшего сюда китайского торговца, который, к тому же, оказался японским шпионом, — сумбурно пояснял ситуацию, помогая себе жестами. — Потом его расстреляли… Но деньги–то я отдал… Вот вещи и оставил себе… Даже веер… Но он в палатке… Я его тебе подарю… Как ты здесь оказалась? — склонившись, поцеловал её руку, пока она задыхалась от смеха, подумав: «Вот и осуществил свою недавнюю мечту». — Натали… Неужели это ты?! — избавился, наконец, от растерянности. — У шпиона ещё китайский трактат приобрёл, — потряс приличной толщины фолиантом, и затем раскрыл на заложенной веточкой странице. — Вникай в древнюю китайскую мудрость: «Невидимой нитью соединены те, кому суждено встретиться, несмотря на время, место и обстоятельства… Нить может растянуться или спутаться.., — поглядел на неё, — но никогда не порвётся», — захлопнул книгу.

А потом, несмотря на её отговорки, повёл к своей палатке, чтоб подарить веер. В попавшемся по пути прудике сорвал жёлтую, как глаза Натали, кувшинку и приколол к чёрным волосам запылавшей лицом девушки.

Вечером, предварительно получив выговор от полковника Яблочкина за неуставную форму одежды, в которой, словно хунхузско–японский шпион, разгуливает по лагерю, дожидаясь, что какой–нибудь ответственный часовой, в одночасье, подстрелит его, Рубанов, в офицерской уже форме, с погонами поручика и шашкой с красным темляком, знакомил даму с биваком.